— «Честь имею» я же должен был довести до конца, — Валентин Саввич чуть волновался. — Тогда я понял, правда, слишком поздно — чем дальше отдаляешься от задуманного, тем сложнее становится писать. И вот роман, который ожидает одно издание, так и лежит на моем рабочем столе незавершенным. И он не дает мне покоя. Но не берусь за него, пока плох сам.
Глядя на Валентина Саввича, не надо быть врачом, чтобы определить его состояние. Но он все же крепился, шутил. И вот даже тогда, тогда, когда мы пили «пикулевский чай», а способ его приготовления писатель хранит в особом секрете, Валентин Саввич произнес:
— Работая над изучением Востока, я многому научился у него. Взять хотя бы, к примеру, гигиену тела. Очень многое следовало бы перенять и нам. Но главное, что мне помогло при моих болячках, то это чувство выдержки, хладнокровия. Восточный человек, какое бы горе его ни настигало, повторяет «кесмет». Пала лошадь — кесмет. Разбежался гарем — кесмет. Ушла вода — кесмет. Это вроде нашего: «Так надо» или даже: «Так должно быть»…
Поделюсь своими впечатлениями. Долго собирал материал о Подмосковье, в частности, о бароне Мейендорфе, жившем в Одинцовском районе в Барвихе. Материалов о нем мизерно мало. Пишу Валентину Саввичу… Ответ получаю через две недели.
«Ваше письмо многопланово, но постараюсь задержать Ваше внимание на вопросе о бароне М. Ф. Мейендорфе. Относительно Копенгагена (барон Мейендорф был послом царской России в Дании. — С. К.) я ничего не знал. Он мне известен в иных ипостасях. Привожу данные на 1898 год: надворный советник, камер-юнкер, состоит по МИДу. Имение — замок Малый Рооп в Лифляндской губернии. Жена — Елена Павловна, урожд. графиня Бобринская. Она родилась 17 апреля 1857 года. В браке была дважды: 1-й муж Альфред-Карл-Николай-Александр, граф Экбрехт-Дюркгейм-Монмартэн, адъютант Баварского короля. РАЗВЕЛАСЬ! (подчеркнуто В. П. — С. К.); 2-й муж — искомый нами Михаил Феликсович Мейендорф. Мои догадки: так как его отец был российским поверенным в делах при короле Баварии, то, возможно, что связь барона с Еленой Павловной возникла еще в Мюнхене, когда он видел ее женой баварского придворного. На 1906 год календари умалчивают о них. На 1913 год — то же, но в Сп-б-ге упоминаются его братья, один из них — член Государственной Думы. Спб-ский Некрополь не хранит их захоронений, хотя Мейендорфов там — куча! Где находится Малый Рооп (замок), я не знаю. Наверное, все лежит в руинах, как и могилы… Буду рад, если моя информация пригодится…»
В другой раз…
«Умер Гриша (прекрасная собака, прожившая около 14 лет. — С. К.) — мучительно умирал, и это меня подкосило. Болезни старые выплыли наружу…»
В следующий раз — иное настроение…
«Жизнь стала складываться из болезней и всяческих гадостей, мало что радует — и это, пожалуй, главная причина моей задержки с ответом… Говорят, вышел мой 2-й «Фаворит», но я в глаза его не видел. Дрожу при мысли, что авторские пропадут, как это уже бывало не раз. Теперь отрыжка популярности столь зловредная, что пропадают даже мои частные письма…»
Это только в переписке с одним человеком, а друзей у Валентина Пикуля великое множество. Если прибавить сюда еще беседы с журналистами, с редакторами, писателями…
Но есть у Валентина Саввича друзья, которым он никак не может отказать, в каком бы состоянии ни находился, чем бы важным ни был занят. Это моряки…
— Звонок моряков узнаю сразу. Поднимаю трубку. Слышу чей-то знакомый голос: «Вернулись из похода!» Меня словно током прошибает. Ну как тут не прийти. Хватило бы только сил. Беру только что вышедшие книги — и ходу. Трепетное состояние у меня, когда я поднимаюсь по трапу на корабль. Мне рассказывают о походе, о трудностях, спрашивают меня о многом, а я все хочу выбрать момент и улизнуть. Но не думайте, что на берег, нет, туда, вниз, куда редко кто ходит. Выпадает момент, и я прошу сводить меня в отсек гирокомпаса. Представляю себе удивление штурманского электрика, в это время несущего вахту: что случилось? Какая тревога? Одни лампасы просемафорили, другие, и вдруг какой-то гражданский человек за ними. Вытягивается электрик, докладывает, а мне так и хочется обнять его, прижать к себе, поблагодарить за службу. Но достаю ручку, спрашиваю имя. «Виктор!» — выпаливает электрик, недоумевая, в чем дело. Я же тем временем вывожу: «Штурманскому электрику, Виктору, несущему службу у самого почетного места — гирокомпаса, от бывшего юнги Валентина Пикуля!» И вручаю книгу. Так что два человека на судне имеют мой подарок — командир и вахтенный электрик.
Люблю бывать среди моряков. Слабость моя. Слишком многое меня связывает с ними и морем.
Поэтому нет ничего удивительного, что в квартире писателя много морских сувениров, особенно тельняшек. И, что самое странное, Пикуль знает, кто какую подарил.
— Вот эта с крейсера «Грозный». Где-то он сейчас бродит в северных водах. Приложу руку к тельняшке, а иногда просто щекой прижмусь и чувствую — в походе корабль.
Не сказал мне Валентин Саввич, узнал от моряков, что писатель Валентин Пикуль — почетный член экипажа боевого корабля.
Однажды, а было уже около десяти вечера, я предложил Валентину Саввичу прогуляться по городу.
Он как-то по-особенному взглянул в глаза Антонине (Антонина Ильинична — жена Валентина Пикуля. — С. К.) и согласился.
— А что?! Давайте пройдемся…
И мы пошли по рижским улочкам…
Дымчато-лиловые сумерки словно стекали с черепичных крыш старых домов. Горели вполнакала неоновые фонари в кованых обручах. Дождя не было, но булыжные мостовые матово блестели, словно по ним пробежала влажная темнота. Исчезли машины, но процокала копытами лошадь. Старинные рижские улочки располагают к медленной ходьбе и к такому же медленному разговору. Правда, рижане считают — прогулка по городу должна проходить в молчании. Было тепло, манило к пронзительным воспоминаниям.
— Смотрите, какие красивые особняки. Особенно вон тот, в низине, — как-то восторженно говорит Валентин Саввич. — Мы часто с Тосей любуемся архитектурой города. Станем у какого-нибудь старинного дома и разглядываем. Прохожие удивляются: чего стоят, чего глазеют? А ведь архитектура — та же таинственная картина. Надо только уметь читать ее.
Валентин Саввич остановился, достал сигареты, спички. Я невольно обратил внимание, как он чиркает о коробок, закрывает огонь ладонями, как будто охраняет от ветра, хотя был тихий вечер. Выходит, сохранилась эта привычка с давних пор. Матросская привычка…
— Вот мы с вами много говорили о истории. Я бы даже воскликнул: ДА ЗДРАВСТВУЕТ ИСТОРИЯ! Мне известно, что сейчас заметно пробудился интерес русского народа к познанию прошлого своей родины. А ведь до сегодняшнего дня встречаются ужасающие вещи. Недавно прочел в газете беседу с видным советским историком академиком А. М. Самсоновым. Оказывается, Институт социологических исследований за все время существования не проводил ни одного мероприятия на тему об отношении молодежи к истории нашей страны. Ни одного! Представьте себе! Поэтому нет ничего удивительного, что наша молодежь совсем не знает истории. А ведь они должны знать, как жили их бабушки, как сражались их прадеды, как сеяли хлеб их пращуры. Это — святое дело. История — не химия, не астрономия, не зоология. Историю можно изучать самому, сидя дома. Для этого совсем не обязательно прослушивать курс лекций. Важно только правильно выбрать литературу для чтения. — Валентин Саввич перевел дыхание. Сигарета давно погасла. — А вон театр, — он кивнул, показывая на здание на другой стороне улицы. — Ни разу не бывал.
Театр не люблю, считаю это лицедейством. Меня почему-то всегда не покидает ощущение, что актеры на сцене просто притворяются. Я вижу в их игре просчеты, которые меня буквально переворачивают. В кино где-то что-то сглаживается экраном, хотя тоже иногда заметна плохая игра актера и слабая работа режиссера. Я хорошо вижу фальшь. На нее у меня глаз остер. Даже когда я беру книгу незнакомого автора, открываю ее на любой странице, то сразу же угадываю фальшивость. Почему я и не могу читать книги современных писателей. Читаю и думаю, а почему тут стоит это слово? Почему — такая фраза? Согласитесь, это уже не чтение. Вот когда я читаю Салтыкова-Щедрина, то там я становлюсь читателем. Я отдыхаю, я им восторгаюсь. Считаю, что этот писатель самый смешной.