Букингемский дворец, время раннего ужина. Лецен одна сидит с графином мадеры в покоях Виктории Вельф, ребенка, которого некогда воспитывала, и вдруг замечает следы ног. Босых и черных от сажи. Следы пересекают покои королевы вдоль и поперек, словно какой-то маленький дьявол искал здесь грешников. Задолго до того, как обнаружится пропажа, стражники сбегаются на ее пронзительные вопли.
Марта уже давно в подвалах дворца. То, что она делает, дается ей легко, как обучение грамоте, ноги ее быстры, как разум. Стражники в красных фраках мешают ей чуть больше, чем она ожидала. Это похоже на игру. Ей три раза приходилось прятаться, прижимая ларец к тяжело дышащей груди. И она позже, чем хотела, добирается до огражденного веревками лестничного колодца, комнаты с каминами из красного железняка, коридора, где ковер свисает с половиц и гниет внизу.
Марта спускается в канализацию. Этим путем она ходила много раз: по нему несколько лет назад впервые пробралась во дворец. Вода сейчас быстро поднимется над лодыжками, а она знает приливы, знает, как они могут быть опасны. Даже в темноте она уверена, что времени терять нельзя.
Ее выдает плеск воды, он доносится до заброшенных комнат. Где-то под Хеймаркетом она осознает, что за ней следуют голоса, мужские, искаженные крошащейся кирпичной кладкой. Королевская канализация привлекает к себе крыс. Марта идет на восток, на северо-восток. Направляется к Флиту, большому устью Блэкфрайерса, речушке, заключенной в трубу. Она знает этот путь как свои пять пальцев, даже лучше.
Вода поднимается. Теперь у мужчин позади нее есть преимущество. Марта думает, что они пока не знают об этом. Она почти плывет, сжимая в одной руке ларец. Дыхание ее звучит так, словно она захлебывается. «Марта, ты там еще на плаву?» — вспоминает она и смеется. Мужчины позади нее идут медленно, им мерещатся чудовища.
Сбоку какой-то ход. Марта ощупывает босой ногой его устье, залитое водой на четверть, лезет в тесное отверстие, задерживая дыхание, стараясь не издавать шума. Теперь она ползет на четвереньках, не зная куда, но ползет. Стены прохода покрыты слизью. Он ведет ее вверх и делает поворот к сухому тупику.
Марта садится, прижимаясь спиной к стене. Прерывисто дышит, воздух причиняет боль, на глазах навертываются слезы. Мужские голоса еще слышны. В темноте не понять, приближаются они или удаляются. Легкие в груди ходят ходуном, и она выкашливает что-то противное, какой-то горький сгусток, на тыльную сторону ладони. Теплота сгустка приятна, и она не стирает его.
Марта открывает ларец. Внутри лежит драгоценность, украшение с тремя глазами. Девочка находит его красивым. Касается пальцем бриллианта. Он вспыхивает в темноте лишь раз, ловя фотоны рассеянного света. Рядом с украшением записка, которую она написала мистерам Леви. Марта думает о них. Об Иосифе и Марии. Их доброта, доброта незнакомцев, теперь стала для нее всем. Думает о том, как полюбила их за эту доброту.
Девочка моргает в темноте. Мужских голосов уже не слышно, но она не осознает этого. Протягивает руку к воде. Вода, теплая от фекалий, как ее кожа, подступает к талии. Проход, изгибаясь, уходит в воду. Если она задержит дыхание, то сможет выбраться, но сделать этого она уже не в состоянии. Прислушивается к хриплому звуку своего дыхания, ощущая собственную слабость.
Марта ощупывает драгоценность, ее контуры. Думает, как подарит эту вещь мистерам Леви, и улыбается. На зубы ей падают капли воды. Думает о том времени, когда им вернут деньги. О том, что их дело будет значительным, когда они развернутся. Тогда у нее будет много работы, до конца жизни. Маленький мистер Леви будет делать украшения, мистер Леви ее мистер Леви — продавать их.
Марта пытается сообразить, что станет делать она. Она будет писать письма. Вода у ее груди. Марта закрывает ларец. У горла. Она закрывает глаза.
Ларец покрыт цветочным узором. Ирисы, вьюнки, нарциссы стиснуты ее пальцами. Драгоценность неразлучна с ней, будто любимый. Прилив поднимается и опускается, шипя, как легкие при ее болезни, эмфиземе, которая убила бы ее к тридцати годам. По крайней мере она так и не узнала, что была покинута. Вода поднимается и опускается над ней в течение семи десятилетий. Проходит время человеческой жизни, пока не появляется мужчина, пробирающийся, насвистывая, сквозь тьму.
Свет его фонаря описывает дугу по кирпичной кладке. Падает на лицо Марты. Свист прекращается. Свет усиливается. Ларец зажат в костях ее руки.
Открываю глаза. Я одна в незнакомой комнате. Подо мной постель, рядом — низенький столик. На стенах изображения животных — процессии зебр, львов, слонов. Насколько мне известно, раньше я здесь не бывала ни разу. Ощущение это привычное.
Кажется, время уже позднее, но еще определенно не ночь. Сквозь ставни пробивается дневной свет. Чувствую запах татами, приятный, словно от сена. Голова моя пуста, как ракушка. Вскоре до меня доносится шум бурунов. Я вспоминаю их и то, что привело меня к ним.
Взгляд в сторону дается с усилием. На столе синяя чашка без ручки. Тянусь к ней. Наклоняю, чтобы заглянуть внутрь. На нос мне плещет вода, я проглатываю то, что удается.
В доме раздается какой-то шум. Скрипят ступени лестницы. Пытаюсь сесть, но это не получается. В груди что-то болит, похоже, сломано ребро. Боль на несколько секунд становится такой, что не могу дышать. Чашка опрокидывается, последняя вода выливается мне на лоб.
Открывается дверь, в проеме стоит рыбак. Видя, что я очнулась, он входит. Направляется к окнам и складывает ставни, заполняя комнату светом. Потом выходит, оставив дверь открытой.
Он снова входит.
— Который час?
Это кажется важным. Говорить больно, и я кашляю.
— Два часа.
— Кто вы? Хикари Мурасаки?
У него в руках миска. Он подходит и поднимает чашку. Ставит ее на стол.
— Вам нужно было бы отвезти меня в больницу.
— Возили.
Снова начинается кашель, сдерживаю его.
— Я была в больнице?
— У вас два перелома ребер, ушибы, ссадины. Была легкая контузия. Когда вы пришли в сознание, нам сказали, что оставаться вам там незачем. Больница здесь маленькая, переполненная. По словам врачей, вы нуждаетесь в покое. Я не знал, куда еще вас везти.
— Ничего не помню, — говорю. Словно этот человек может лгать, да он и может.
Он садится возле постели, забрасывает ногу на ногу и смотрит на меня. Мы смотрим друг на друга. В окнах ярко-белое небо, морская прозрачность воздуха. Вдали поднимает крик чайка. Я закрываю глаза, думаю о Панче и Джуди. Саутэнде, моле — дороге, ведущей в никуда.
— Долго я спала?
— Сто лет.
— Хочу это знать, — говорю, но когда поднимаю взгляд, его снова нет, он с чем-то возится. Возможно, его что-то беспокоит, хотя понять трудно, лицо у этого человека не из тех, что легко выдают эмоции незнакомцам. Начинает вертеться электрический вентилятор.
— Два дня, — отвечает он и разгибается.
— Почему вы не бросили меня?
Он подходит. Подает мне миску.
— Это суп из крабовых панцирей. Вам нужно чего-то поесть.
— Могли бы бросить. Прилив начался бы снова. Я лежала пластом. Крови на ваших руках не было бы.
Я отпиваю глоток супа. Ничего, кроме вкуса, можно сказать, не пища. Желудок начинает от него урчать. Внезапно ощущаю сильный голод. Опустошив миску, чувствую запах этого человека, запах перца и морской соли. Он все еще смотрит на меня.
— Вы доказываете необходимость собственной смерти?
— Нет. — Говорю с полным сладостью ртом. — Мне просто любопытно.
— Я никогда не убивал, — говорит он. Словно это объяснение. Берет миску и поднимается, собираясь уходить. Глаза у него темные, цвета запекшейся крови. Возле двери останавливается. — А вы?
— Не знаю, — говорю и закрываю глаза. Отворачиваюсь от этого человека и его слов.