– Скажите спасибо, что он сразу же привез вас к нам… Еще немного, и вы бы потеряли ребенка, – это доктор объяснил Насте, а Любе протянул карту назначений и сказал: – Результаты обследования показывают, у пациентки крайнее нервное истощение. Посмотрите, сестра, там новые назначения. Мы скорректировали схему… И следите, чтобы эта упрямая не вставала.
– Я прослежу, – с нажимом ответила Люба.
Из ординаторской она позвонила Лене и сообщила о Насте:
– Жалко мне ее… И тебя тоже. Запуталось все у вас… Может, когда родится ребенок… все изменится к лучшему?
– Я постараюсь, – ответил сестре Леня. – Люб, ты у нас знаешь кто? Сестра милосердия…
Леня приехал в больницу не в приемные часы, Люба провела его в палату. Говорили очень тихо, чтобы не разбудить соседок. Сначала вроде ни о чем. Потом Леня стал потихоньку убеждать Настю, что она теперь не может вот так запросто распоряжаться своей жизнью.
– Может, нам… еще раз… – недоговорил Леня, потому что Настя перебила:
– Мы уже пробовали, не вышло.
– Мы не все знали друг о друге. Настя, я тебя прошу… подумай, – он сделал паузу. – Ради ребенка…
Настя вдруг закрыла глаза, показывая, что разговаривать больше не может или не хочет. Но Леня добавил:
– Настя… Мне без тебя плохо…
После отбоя Люба тихо открыла дверь в палату, подошла к Насте, взяла за руку. Рука была ледяная. Люба осторожно спрятала ее под одеяло. Настя не спала. Обе соседки храпели.
– Вы меня ненавидите. За что… – всхлипнула она в тишине палаты.
– Тс-с! Ты – моя невестка. И давай без «вы», договорились? Подвинься немного, – спокойно сказала Люба и села на край кровати. – Настя, ты пойми. У моей дочурки был врожденный порок сердца. Шансов не было. Кого тут винить?
Настя молчала. Потом решилась сказать:
– Прости меня, прости, пожалуйста.
– Не будем больше об этом вспоминать, – вздохнула Люба. – Что было, то прошло.
– Я постоянно об этом думаю. Вы все из-за меня страдали. Почему я такая дрянь…
– Все меняется, и ты можешь измениться. А вот когда ты изменишься, постепенно и твоя жизнь другой станет.
– У меня сил уже не хватит, – замотала головой Настя.
– А ты не отмахивайся… от того, кто тебе помочь хочет.
– Не хочу, чтобы меня жалели… – призналась Настя.
– Что в этом плохого, Настя? Не жалеют только тогда, когда не любят, – по-мудрому сказала Люба. Она сейчас больше о себе подумала.
– Не привыкла я к жалости.
– Ты сама близких-то жалей, и будем квиты. Я в твоем возрасте тоже была страшная «оторва». Только когда родила Петра и Павла, стала что-то понимать. Так что родишь и успокоишься. Давай-ка, я тебе давление померю.
Люба заметила, что теперь Настя с готовностью протянула ей руку. Давление было нормальное. Тогда Люба решилась рассказать ей грустные вечерние новости.
– Настя, ты хорошо знаешь эту женщину… Ирину Галанову?
– А что? – напряглась Настя.
– Ты ведь сейчас у них живешь?
– Жила. Не очень долго, – скупо ответила Настя.
– Она приходила, чтобы забрать тебя обратно. Врач не разрешил, и с ней случился припадок.
– Какой припадок?
Люба взяла ее руку, нащупала пульс и осторожно заговорила:
– Она психически больной человек. Ты не знала? На почве того, что у нее нет своих детей. Она считает твоего ребенка своим собственным. Думает, что сама беременна, понимаешь? Такие больные годами могут выглядеть совершенно нормальными людьми, но достаточно ничтожного повода – и…
– Бред, – выкрикнула Настя.
– Именно что бред. Хорошо, что ты съехала от них. Это могло бог знает чем закончиться. За ней приехал психиатр.
Насте хотелось поговорить с Любой о Ярославе: с ним Галановы тоже что-то нехорошее сделали, но не решилась…
Когда Люба ушла, Настя еще долго вспоминала этот длинный ночной разговор – первый в ее жизни откровенный разговор со взрослым и серьезным, каким-то правильным человеком.
Люба больше всех из Лобовых содействовала примирению Лени и Насти. Долго и мудро уговаривала то ее, то его, чтобы ради ребенка простили друг другу все обиды. Леня ходил к Насте раз в два-три дня, и они стали заново привыкать друг к другу. Леня рассказывал ей про то, что было дорого:
– У нас вообще все хорошо растет. Я когда маленький был, отец даже арбузы на огороде выращивал. Только они были малюсенькие… как теннисные мячики.
– Теннисные мячики? – смеялась Настя. – Хоть сладкие?
– Ага. Я так гордился, что таскал их тайком в школу. Ты как вообще?
– Нормально. Слабость только… – Настя вдруг просияла. – Он уже меня слышит.
– Как слышит?
– А вот так, – Настя дотронулась до своего живота. – Эй, как ты себя чувствуешь? – она прислушалась. – Говорит, что хорошо. Хочешь потрогать?
Леня робко кивнул. Настя приподняла одеяло, и он увидел ее выросший живот, в котором зрел маленький человечек. Его сын… Леня осторожно и нежно прикоснулся к нему. Спросил:
– Толкается?
– Футболист будет, – засмеялась она.
Когда Леня вышел от нее, встретил Любу.
– Леня, когда Настю выпишут из больницы, ты должен забрать ее домой, – серьезно сказала она. – Она не такая сильная, как хочет казаться… Ведь хотела наложить на себя руки…
– И поэтому мы должны с ней нянчиться? – вдруг разозлился он.
– Леня, Настя – твоя жена, – убеждала Люба, прижав брата к стенке в коридоре больницы. – Настя – Лобова. Лобовы никогда по чужим домам не скитались.
– Она сама не захочет ко мне вернуться… К нам.
– А ты попробуй, – влезала в самую душу Люба. – Попробуй.
– Я поговорю с мамой.
Леня не представлял, как приступить к делу: просить родителей простить Настю и позволить ей вернуться в их дом… Целый день он вертелся поближе к матери – и так ей угодит, и эдак. Мама Таня знала это настроение сына и наконец спросила:
– Ты же хочешь что-то мне сказать?
– С чего ты взяла? Ведро вынести?
– Ох, сынок, сынок… Ну, говори уже.
– Мам. Я был в больнице у Насти. А потом еще с Любой поговорил.
– И что? – Мама Таня подвела сына к окну, заглянула ему в лицо. – Ну говори!
Леня, собравшись с духом, выпалил:
– Как ты думаешь, Настя может сюда вернуться?
– Господи! Сынок… – она обняла его. – Я так ждала, что ты об этом заговоришь.
– Мам, поговори с ним сама, а? – кивнул он на дверь в гараж, откуда доносились стуки и звуки. – Отец ведь только тебя и слушается… Разрешит он ей вернуться?
Мама Таня вздохнула:
– Не уверена, что он сильно обрадуется.
Тоже была задача – выбрать подходящее время, поговорить с Платоном. Прошло еще два-три дня. Леня даже к Насте не ходил, боялся ей в глаза глядеть. И вот сошлись супруги Лобовы-старшие вместе в своем помидорнике – пасынки обрывать на кустах. У мамы Тани все споро получалось, а Лобову было просто интересно глядеть, как у нее пальцы бегают, приученные к подобному труду. И вот среди этой трудовой лепоты Татьяна сказала:
– Совсем ведь Ленька загрустил.
– Знаю, куда клонишь, – сообразил он. – Говорю сразу – нет. И без нее сорняков полон огород!
– Платон! Ведь мается девка, и Ленька мается.
– Все. Слышать даже не хочу.
– Платоша, ну что же мы, – нелюди? Всего-то и надо – в дом человека пустить.
– В дом ее?! Ко мне в дом змею эту?! Да я ее…
Лобов с размаху пнул ведро с пасынками, и сам не удержался – упал навзничь. Смешно было со стороны глядеть: Татьяна и рассмеялась. Лобов попытался подняться, но от резких движений ему сделалось дурно. Она увидела, как муж стал хватать ртом воздух. Подбежала, но он все-таки встал, махнул на нее рукой и шагнул из парилки теплицы на свежий воздух.
Первый опыт был неудачным. Татьяна в ожидании второго не смела перечить ему ни в чем. За сорок лет он изучил это ее настроение. Оно означало, что супруга очень хотела его в чем-то убедить…
С утра Лобов долго бродил по своему саду – рассматривал деревья, щупал завязь, делал какие-то пометки на яблонях. Так он искал правильный ответ на насущные жизненные вопросы. Старался, чтобы в это время никто его не видел. Но от мамы Тани разве что утаишь?