– Как-как? К Носатому? – уточнил Лукин.
– К Носатому, – подтвердил рассказчик. – Запрягли они лошадку и двинулись в путь-дорожку. Подъезжают к Манькиной пади…Н-да…А в ту пору весна удалась ранняя да дружная: погожие деньки, что детишки-погодки в многодетной семье, один за другим топили снег. Сказать, что половодье было богатое – ничего не сказать. Море разливанное! Манькин папашка глядь-поглядь на лужу окосевшим от ужаса глазом, решил ехать справа, как и вы давеча. Лошадка сунулась в воду, а дальше – ни тпру, ни но…Боится ступать. Конь – животина умная. Чует опасность. Кучер её и так, и эдак, а лошадка – ни с места. «Чё ты испугалась, дура!» – корит её Манька. И направляет папашку брод искать.
– Хым, – хмыкнул приезжий. – Маня-то – неглупая женщина.
– А нужно вам пояснить, – перехватил Кондрашов футляр из правой руки в левую, – что папашка тот являл собой редкий образец хилости да тщедушности, нерешительности да трусоватости. Ступает он, а вода всё выше. Вот уж и до колен дошла. Дражайший родитель на дочу оглядывается: не пора ли оглобли поворачивать? А та знай своё гнёт: вперёд и только вперёд! Лужа водомеру уже мужское имущество подмывает, ан Маньку ровно заклинило – на Берлин, и никаких гвоздей! Шагнул мужичонка – и ухнул в омут…Вынырнул, как ошпаренный. Верещит: «Вертаем обратно! Жизни свои здеся покладём!» А невеста всё одно: к Митьке Носатому – и баста!
– Маня-то, не только неглупая, но и темпераметная, – хохотнул Лукин.
– Тут надобно заметить, – иллюстративно поднял Юрий свободную руку над головой, – что Манька фактурой своей олицетворяла редкий экземпляр: высоченная, что коломенская верста; широченная – косая сажень в могутной груди, а также в объёмистом женском тазу и…кгм…в другой мелкой посуде…Весу же в ней было, дай бог не соврать, пудов под десять. Ведро картошки за присест съедала. Короче, сгребла Манька папаньку с маманькой в охапку, лошадку – под уздцы, и перетащила весь этот пугливо мельтешащий и жалобно ржущий скарб через водоёмище – аки посуху прошла. И свидание у них с Митькой состоялось, а затем и свадьбу сыграли.
– Лихо! Манька – явно не я, – самокритично признал горожанин.
– Вот с той поры замараевцы и говорят, что Манькину лужу миновать – свадьбы не сыграть, а студёной купели бояться – с любовью не знаться! А мой батя от себя добавляет, что любви без нагрузки не бывает. Это бремя…Но, самое желанное бремя, – назидательно завершил пересказ местной легенды юный проводник.
На протяжении монолога коренного замараевца Лукин периодически похохатывал, а когда тот умолк, азартно заявил: «Что ж, в таком разе ждёт меня в вашем селе ба-а-альшущая страсть! То бишь, не напрасно я сюда припёрся».
Начиналась окраина селения, и при свете околичного фонаря Кондрашову представилась возможность получше рассмотреть приезжего. Тот был среднего роста, худощав, на вид лет сорока пяти, не исключено – чуть старше. Лицо его вполне можно было бы назвать привлекательным, если бы не нос, выделявшийся сизовато-красным пятном на фоне смуглых щёк, и не багровые прожилки, сплошь испещрившие кожу на скулах. По-видимому, Лукин не просто частенько навещал Бахуса, а приходился верным другом богу кутежей.
– Вы Бурдину – знакомый, или как? – простодушно осведомился юноша.
– Или как, – беззлобно передразнил деревенского жителя творческий работник.
И в свою очередь приступил к ответному изложению причин, что привели его в глухое поле в столь неурочный час.
– Перед вами, – витиевато докладывал Лукин, – творческий работник, прошедший огонь, воду…хе-хе-хе, – хохотнул он, вспомнив Манькину лужу, – и медные трубы. Я сполна изведал, что есть богема, подвизаясь на театральной ниве. Возглавлял областной дворец культуры. В прошлом ваш покорный слуга – лауреат ряда республиканских конкурсов, а равно художественный руководитель видных творческих коллективов…Эх-ма…Но…вашему директору понадобился заведующий клубом, и я откликнулся на его зов: стать светочем культуры для замараевцев. И вот я у цели…
– Вы правы, мы и в самом деле уже пришли, – без затей, в отличие от приезжего, сообщил Юрий, подводя того к дому Бурдина.
– Солидные апартаменты, – пробормотал «светоч культуры», окинув взором внушительных размеров коттедж руководителя совхоза.
Дальнейшие события развивались более стремительно: в течение четверти часа юный замараевский гид представил гостя из Среднегорска директору совхоза, сбегал к завхозу тёте Зине за ключами от клуба, а также привёл Лукина сельскому очагу культуры.