Молодой узник, естественно, довольно быстро сообразил «за что» его забрали. И возмущался для вида. Однако Юрий и предположить не мог, что за расправу с собакой могут арестовать. Сейчас, остыв, он прочувствовал, что поступил плохо, но, честно говоря, ему по-прежнему не было жаль злобную тварь, кровь которой заражена ненавистью к людям. Зато юноша однозначно осознал, что дикарским убийством животного сам себя смешал с грязью. Сам себя поставил на одну ступеньку с самохинским волкодавом.
И Кондрашов уж склонился было к тому, чтобы повиниться перед тем безымянным следователем, что должен приехать с места происшествия, и будь что будет! Но внезапно страшная мысль иглой пронзила его мозг, опалила сознание и сдавила грудь: ружьё! Дедовское ружьё! Двустволка, которой он ещё сильнее подведёт отца. А вдруг ему добавят срок?! Или что-то ещё?…
И Юрий как бы влез в шкуру мифологического неприкаянного буриданова осла, по обе стороны от которого на одинаковом удалении положили абсолютно равные охапки сена. И осёл не мог сдвинуться с места, раздираемый надвое равнодействующими стимулами. Только у осла они были одинаково лучшие, а не одинаково худшие. Как там говорил «затурканный» мужик из фильма «Чапаев»: «Ну, куды крестьянину податься?»
5
Уже заступила на службу новая дежурная смена, когда на пульт поступил сигнал. Новый дежурный взял телефонную трубку, кого-то выслушал, а затем крикнул своему помощнику:
– Стрелков! Отведи этого к Плеханову, – и указал на Кондрашова.
– Ща-а-ас, – лениво отрапортовал ему помощник.
Юрия привели в кабинет, расположенный на втором этаже здания. Кабинет представлял собой убогое тесное помещение с засаленными обоями. В нём имелись два стола, два металлических сейфа, встроенный в стену шкаф и несколько стульев. За столом справа сидел мужчина лет тридцати с красными воспалёнными глазами.
– Оставь, – дал он отмашку конвоиру.
– Ага-а, – всё столь же вяло ответил Стрелков и вышел в коридор.
– Следователь Плеханов, – представился мужчина доставленному. – Садитесь и назовите, пожалуйста, себя.
– Не назову, – ответил доставленный. – И не буду разговаривать с вами, пока вы мне не скажете, что с моим братом Вениамином.
– Хым…А как я могу сказать, что с вашим братом, если не знаю, кто вы, как ваша фамилия, и, значит, кто доводится вам братом, – устало, но добродушно ухмыльнулся следователь. – Да ладно уж…С ним всё нормально. При нём свидетель…, – посмотрел он в блокнотик, – свидетель Кораблёва. С вашей матерью мы уже связались.
– Кондрашов, – сказал юноша. И на всякий случай добавил: – Кондрашов Юрий Дмитриевич…Тысяча девятьсот восьмидесятого года рождения.
– Гражданин Кондрашов, – уведомил его Плеханов, – я вас буду допрашивать в качестве подозреваемого в покушении на уничтожение путём поджога имущества гражданина Хорина.
– Ка…какого поджога?! – подпрыгнул от неожиданности на стуле задержанный.
– Сидеть спокойно, – с нажимом произнёс Плеханов. – Не забывайте, вы в милиции, а не у тёщи на блинах. Ещё раз,
пожалуйста: фамилия, имя, отчество?
Милиционер занёс автобиографические и иные необходимые данные, касающиеся Юрия, в протокол, после чего пояснил уже более обстоятельно:
– Согласно статье пятьдесят второй уголовно-процессуального кодекса объявляю вам, что вы подозреваетесь в покушении на уничтожение путём поджога имущества гражданина Хорина. Вы спросили: какого имущества?
– Нет, я спросил: какого поджога?
– Подойдите к окну.
Кондрашов приблизился к окну и увидел близ здания милиции хоринский «джип». Вид «передка» автомобиля его удивил: он зиял провалом, так как лобовое стекло было разбито. Даже со второго этажа можно было различить многочисленные осколки на сиденьях машины.
– Знакомая машина? – осведомился сотрудник милиции.
– Да, – ответил Юрий. – Этого…Хорина.
– Следствие предполагает, – монотонно пробубнил Плеханов, – что вы, мстя Хорину, разбили стекло, а затем облили маслом машину с целью поджога. Но реализовать свой умысел до конца не успели потому, что сработала охранная сигнализация.
Дело приобретало непредсказуемый оборот. Юный замараевец не знал, что и думать. Если до того он всерьёз склонялся к признанию о расправе с волкодавом, то сейчас сообразил, что про ружьё надо молчать. Уж если ему приписывают то, чего у него и в помыслах не было, то можно вообразить, во что раздуется эпизод с двустволкой и собакой. Навешают всех собак!