– Да никем ты уже не станешь, – обрезал дискуссию следователь. – Рождённый ползать летать не может. И вторичная причина. Вы – при чём. Добытых улик предостаточно, чтобы вас осудил любой судья и без вашего «да». Но такой уж заведён порядок, что наши заплечных дел мастера приучены вышибать «царицу доказательств», то есть признание. Есть у нас такой спец – Гербалайф. И мне просто жаль, если вы попадёте к нему на «разделочный стол». Ясно?
– Д-да…Но я…Я стёкол не бил и ничего не поджигал.
– И не хотели?
– И не хотел.
– Мне тоже всё стало ясно, – вздохнул подсказчик. – Я задерживаю вас по сотке, Кондрашов.
– По какой «сотке»? – вопросительно свёл брови к переносице Юрий.
– Сотка? – оторвался Плеханов от бланка, к заполнению которого он уже приступил. – Это протокол задержания подозреваемого на основании статьи сто двадцать второй процессуального кодекса. Вас спустят в подвал, где у нас находятся камеры ИВС – изолятора временного содержания. В течение трёх дней вам предъявят обвинение, на основании чего арестуют уже до суда.
– Меня?! – не веря ушам своим, переспросил юноша зазвеневшим от обиды голосом. – За что? Я же вам могу честное слово дать, что я ничего не бил и ничего не поджигал. Да я вот сейчас встану и уйду от вас! И ещё поглядим, кто с кем сладит!
– Надеетесь, брошусь за вами, руки стану марать? – был снисходителен сотрудник милиции. – Была нужда. И не притронусь. Пуля догонит. Не моя, а того же Гербалайфа. Слышал, небось, популярное выражение: убит при попытке к бегству? – перешёл он на «ты». – Напрашиваешься, чтобы это выражение зачислили и на
твой лицевой счёт?
– Ничего я не напрашиваюсь.
– А чего пожелтел физиономией? Страшно? А ты на что надеялся? Наша контора шуточек на дух не переносит. Чисто по-человечески порекомендую тебе: гонору и спеси поубавь, а то рога пообломают. И учти на будущее, глупый дурашка, что некоторые наши кадры спецом провоцируют задержанных на инцидент, на драку, чтобы затем натянуть дополнительно ещё и статью за сопротивление милиции. А следы побоев у преступников списывают на это.
Притихшего Кондрашова «спустил в подвал» уже знакомый Стрелков. Юрий попал в камеру под номером одиннадцать.
6
В камере уже содержалось двое заключённых. Один из них, словоохотливый старикашка с обширной лысиной, оказался вором-рецидивистом по фамилии Троцюк. Он, к вящему изумлению юноши, не только не чурался криминального прошлого, но кичился им.
– А как вас по имени-отчеству? – вступил с ним в диалог Юрий, брезгливо опускаясь на сплошные низенькие нары, тянувшиеся вдоль стены, противоположной входу, и застеленные грязными тощими тюфяками.
– Гы-гы! – хохотнул дедуля. – Имя-отчество…Да ты меня, милай, Шасть зови. Энто у меня кликуха таковская – Шасть.
– Это кто? – шёпотом осведомился Кондрашов про второго арестанта.
Второй арестант был дюжим мужиком, примостившимся на другом краю нар. Он уставился на какую-то точку на стене, видимую исключительно ему, и непрерывно раскачивался туловищем взад-вперёд, наподобие маятника.
– Это убивец, – также приглушив говор, растолковал Троцюк. – Ваня Холодов. Вчерась жинку мочканул. Уже вторую. По молодости за первую срок отмотал. Год тому уж как откинулся, срок то ись отмотал. Оженилси. И вот, вторую к Богу на руки послал.
– А чего он всё качается?
– Да шут его разберёт! Тёмный, образина, як арап Петра Великого. Так вот покачается, покачается, да и нас с тобой мочканёт! – опасливо оглядываясь, отнюдь не проявлял жизнерадостности Шасть. – Тебя чаво на кичман бросили?
– В смысле, сюда, что ли? – уточнил новичок. – Да ни за что. Недоразумение.
– Кажный эдак-то базарит по первости, – хитро прищурился сокамерник. – А там глядь-поглядь, по этапу загремел. Лягавые-то чё табе погаными языками трёкали?
– Они обвиняют, что я у бизнесмена иномарку хотел сжечь, – поделился бедой профан, вкратце поведав об официальной фабуле.
– Ёлы-палы! – слушая его, сокрушался Шасть (негласно сотрудничавший с оперативными службами), квалифицированно играя роль «подсадной утки». – Запалился ты! Ходка твоя впереди, милай.
– Как понять: ходка? – упавшим голосом поинтересовался Юрий.
– А то, что срок табе блазнит и зона.
– Мы ещё поглядим, – храбрился юноша. – Они меня того…на понт берут.
В процессе знакомства наступила передышка, воспользовавшись которой, дебютант уголовной ипостаси осмотрелся. Половину камеры занимали нары размером два на три метра, а остальную площадь, расположенную ближе к входу, – неопрятные, вызывавшие тошнотворное чувство, раковина с краном и отхожее место. Помещение вполнакала освещалось зарешёченной лампочкой с плафоном, расположенной в стенной нише над дверью. Окна отсутствовали. Однако, и при столь тусклом свете было видно, что по камере нет-нет, да и прошнырнут, невиданные, крупные и чёрные, как дёготь, тараканы. Жирным лоснящимся отливом они напоминали отвратительных донных пиявок. Кондрашова передёрнуло от омерзения.