Андроид Ванюша Коколев разинул рот, рискуя проглотить массивный ломик. Его заколдованный сын, по инерции бесшумно раскачивая кувалду, грозил вдарить ею не по головке металлического пальца, а родному батяне по тому же месту.
Степаша Кузьмин зомбированным раззявой и раздолбаем припёр огромадным тракторным колесом завгара Федю-третьего к стеллажам с деталями, не замечая грубейших нарушений правил техники безопасности, а заодно и страданий начальника. Сам Федя-третий, от космических перегрузок вывалив на плечо язык, заворожённо сносил пытки и не «лаялся» на подчинённого, боясь нарушить высокую триумфальность момента.
Очарованный Валюша Крючков, источив на наждачном круге зубило до основания, сверхпрочным корундом полировал уже свои прокуренные ногти, подобно моднице с глянцевой обложки журнала «Вог».
Кондрашов с испачканной «мордуленцией» безобразной раскорякой застыл средь этого технического убожества, держа в правой руке уродливый гаечный ключ «32х36», а в левой – замазученный приводной ремень вентилятора. Он пребывал в состоянии грогги, очумело и онемело взирая на приближающуюся к нему ворожею с запорошёнными густыми ресницами-опахалами. А в мозгу у него пульсировала одна и та же – удивительно богатая по содержанию – мысль: «Должно быть, на улице обалденный снегопад…Должно быть, на улице обалденный снегопад… Должно быть…»
Стелла остановилась в нанометре от него. И потому грязный совхозный механизатор, подпёртый со спины блок-картером, ещё больше раскорячился, ещё сильнее развёл руки вширь, чтобы ненароком не прикоснуться к посетившему его светлому иррациональному видению…Однако Стелла оказалась реальной, живой, состоящей из крови и плоти. Она шелковистыми тёплыми губами прижалась к…губам Юрия, а затем отстранилась и пристально посмотрела на него, словно хотела навсегда запечатлеть в себе его лицо.
И вдруг Кондрашов заметил, что лишь теперь снежинки на ресницах девушки стали таять и чистыми, незамутнёнными капельками срывались на её щёки и исчезали, скользя по лицу. А быть может, и не снежинки таяли вовсе, ибо такие же кристально-чистые и безгрешные бисеринки задрожали в уголках её глаз, тоже ниспадая и струясь следом за первыми бусинками…
Стелла неслышно вздохнула, воспарила в пространство и беззвучно растворилась в проёме дверей ремонтных мастерских. Извне донеслось, как фыркнул мотором кропотовский УАЗик, навечно увозя из уральской тмутаракани Зимнюю Сказку в края иные.
И немедля косный вековечный порядок вещей накрыл мастерские: Иван Коколев смачно перематерился, заполучив таки увесистую «плюху» кувалдой от сыночка родимого, а его дюжий отпрыск обалдело охнул, одурачено вперившись на завалившегося под трактор родителя; Степан Кузьмин, отогнав отмашкой руки колдовское наваждение, стремглав бросился отковыривать от стены расплющенного колесом в лепёшку завгара Федю-третьего; Валентин Крючков, сложив воедино ладони, наподобие мусульманина, вершащего молитву, суеверно простирал их к потолку, надеясь, что Аллах вернёт ему неведомо куда исчезнувшее зубило…
И тотчас в цеху всё задвигалось и замельтешило, закрутилось и завертелось, зашумело и запыхтело, а на помещение опустились обычные производственные сумерки. Обыденность и рутина.
Глава седьмая
1
Кондрашову и на словах было безмерно трудно отречься от своей любви, а остаться без неё наяву оказалось непереносимо. Разбавляло страдания только то, что странные суетные вздорные люди постоянно тревожили его по пустякам, просили что-то сделать, поручали что-нибудь исполнить…И юноша, на полуавтомате апатично следуя поступающим командам, ощущал себя неполноценным существом, калекой, который внезапно обнаруживал то отсутствие ноги, то потерю слуха, то нехватку кислорода из-за сбоев в работе сердца…
Однажды молодого тракториста вызвал к себе директор совхоза.
– Здорово, хлопец! – сказал Бурдин, похлопав его по плечу. – Гляди-ка, как ты возмужал за последние дни! Тебя и не узнать: повзрослел. Проходи, садись.
– Здравствуйте, Анатолий Иванович! – вяло ответил тот, примостившись близ директорского стола.
– Юрий, читать мораль из-за известных событий и вашего с Виктором конфуза я уж не стану, – сказал директор. – Дорого яичко к Христову дню, а сейчас чего уж…Проехали…Надеюсь, навсегда…Пригласил тебя для мужского разговора. У меня деловое предложение. В Екменях люди ждут давно обещанного концерта, который сорвался по милости Лукина. А уговор, как известно, дороже золота: представление должно состояться. Что молвишь по этому поводу?