– Три тысячи.
Анна оторопела.
– С половиной, – добавила Эгги. – И еще двести пятьдесят. То есть три семьсот пятьдесят. Вуаль отдельно.
– Господи помилуй, Эгги, четыре штуки за платье, которое ты наденешь раз в жизни?
Сестра надулась.
– Разве плохо?
– Очень хорошо! Но ты будешь выглядеть не хуже в платье вдвое дешевле, поверь. Не оно тебя украшает, а ты его. Сью права: тебе что угодно пойдет.
– Хм… – Эгги снова покружилась. – Мама?..
– Ты похожа на Одри Хепберн! Или на Дарси Басселл в «Щелкунчике»!
– Этак сестренке придется щелкать банковские сейфы.
Эгги хихикнула.
Анна попала между молотом и наковальней. Если она посоветует не тратить такую сумму на платье, родные попросту усомнятся в ее мотивах и скажут, что она – злобная старая дева, которая хочет разрушить счастье Эгги. Анна не испытывала совершенно никакой зависти к сестре. Сначала ей нужно было захотеть выйти за кого-нибудь замуж, а потом уже всерьез думать о свадьбе. Анна никак не могла поставить платье выше жениха.
– Я уж позабочусь, чтобы на свадьбу пришло побольше одиноких мужчин. Для тебя, – объявила Эгги, словно читая мысли сестры.
– Да. Тебе надо больше общаться, Аурелиана, – сказала мать, словно настало самое подходящее время, чтобы наконец обсудить проблемы старшей дочери.
– Я достаточно общаюсь.
Эгги закрутила волосы в пучок и выпятила губки, стоя перед зеркалом. Джуди принялась болтать со Сью.
– Я ходила на встречу выпускников, – продолжала Анна.
– Пра-авда? – спросила Эгги, выпустив волосы и мгновенно позабыв о своем отражении. – Зачем?
– Решила бросить вызов собственному страху. Правда, ничего не получилось – страх не узнал меня в лицо. Представляешь, Эгги, никто не догадался, кто я такая. Не знаю, радоваться или нет. Мишель говорит, это значит, что ужасы навсегда остались в прошлом.
– А ты… всех видела? – спросила сестра.
– Э… да. И Джеймса Фрейзера, – с легким смешком ответила Анна.
– Джеймса Фрейзера?! И что он сказал?
– Ничего. Он тоже не узнал меня. По-прежнему страшно дерет нос. Мне хотелось сказать ему: «Знаешь, в шестнадцать лет ты был героем. А теперь ты никто».
Анна сама удивилась, с какой яростью прозвучали эти слова.
– Отлично сказано. Ну а как он внешне?
– Зависит от того, нравятся ли тебе кардиганы и мерзкий характер.
– Неужели он потолстел и полысел? Не верю! – сказала Эгги, положила руку на бедро и повернулась – с некоторым усилием.
Анна улыбнулась.
– Он все такой же мерзкий и высокомерный, но по-прежнему смазлив. Наверное, это максимум, что можно о нем сказать.
– Мне нужен депозит, – заявила торжествующая Сью, появляясь с Джуди на буксире. Эгги попросила подать ей сумочку.
Они ушли, согретые любовью хозяйки бутика, и Анне по-прежнему было неловко от мотовства сестры.
Наспех распрощавшись с мамой на улице под дождем – Джуди торопилась, чтобы успеть на автобус в Баркинг, – Анна попыталась вразумить Эгги:
– Можно нанять портниху и сшить точно такое же платье намного дешевле.
– Марианна так и поступила, и, поверь, «точно такое же» не получилось. В результате только и будешь думать про платье, которое не купила.
– Если ты думаешь только про платье, у тебя с головой неладно.
Эгги пропустила слова сестры мимо ушей.
– Теперь надо выбрать платье тебе, Анна. Мы это отпразднуем и где-нибудь пообедаем.
– Хорошо, только обещай, что обойдется без глупостей.
– Ты будешь выглядеть лучше, чем когда-либо!
– Не очень высокая планка.
Эгги, казалось, хотела что-то сказать и колебалась. Такое бывало редко.
– Я не знала, что они задумали, правда. Тогда, на выпускном. Я просила их перестать.
– Боже мой, да я знаю. Не переживай.
Анна ощутила знакомую смесь боли и стыда. Сколько бы раз она ни повторяла, что не сердится, сестра словно не могла простить себе, что сидела в зале. Глаза у Эгги наполнились слезами. Анна погладила ее по плечу. Успокаивая сестру, она утешала и саму себя.
– А когда мистер Тауэрс заставил нас наводить порядок, я из принципа не съела ни одной конфеты! – добавила Эгги, и слезы потекли ручьем.
14
За час до приезда Евы Джеймс принял душ и надел спортивный костюм. Он хотел показать бывшей жене, что активен, полон сил и отнюдь не погружен в депрессию и тоску. Как бы ему ни хотелось завалить квартиру коробками из-под пиццы и расхаживать с синяками под глазами и с запахом перегара, Джеймс боялся, что Ева расценит это как признак поражения. Он рассудил, что вернет любимую женщину, только если докажет, что она поступила глупо, бросив его. Ева ни за что не полюбила бы неудачника.