На улице Нелли указала на такси, ждущее на парковке справа от здания, и взяла все-таки за руку, направляя к машине. В салоне у меня даже получилось назвать Пашкин адрес незаплетающимся языком, хотя в целом мне было паршиво. Но я держался. Я гребанный герой, да.
Когда приехали, едва успел потянуться к бумажнику, как Вишневецкая подала купюру водителю, поблагодарила с улыбкой, пожелала хорошего дня и, открыв дверь, вышла наружу, вытягивая меня за собой.
Ну ладно. Джентльмен не в кондиции, дама платит. Проглотим пока и это.
В подъезде бывшая уверенно нажала кнопку этажа. Я, прислонившись к стене кабины взирал на нее круглыми глазами.
— Итак, ты знаешь, где я живу. Записывать тебя в сталкерши?
Элеонора покачала головой, сохраняя серьезность.
— Воздержись от этого.
Дальше, как говорится, больше. Нелли отказалась разговаривать в прихожей, выгнала меня в душ, а сама принялась хозяйничать на несколько запущенной кухне. Скрипя зубами, мысленно генерируя проклятия, я вынужден был послушаться.
Контрастный душ, чистые домашние брюки и футболка да и здоровое бешенство прояснили голову. Почувствовал себя лучше, даже вполне человеком, а не дерьмом под собственным ботинком. На кухне Вишневецкая навела порядок, поставила завариваться чай, а передо мной возник стакан с какой-то бурдой.
— Спасибо, мамочка, но пить я это не стану, — перекосило меня.
— Доронин, убери свой яд и включи мозги, — с каким-то усталым недовольством проговорила Элеонора. — Это абсорбент, и ближайшие сутки тебе придется провести на нем, иначе будет еще хуже.
— Ясно. Ты не отстанешь. Ну хор-р-рошо, — смирился я.
Для разговора мы перебрались в гостиную. Надо сказать, что выглядела она весьма прилично. Усаживаясь в угол дивана, злобно покосился на Вишневецкую: не ее ли рук дело практически идеальный порядок в комнате? Ее, скорее всего.
Нелли устроилась в другом углу дивана, сжавшись, ссутулившись, заметно волнуясь. Не смотрела на меня.
— Знаешь, твоя семья, кажется, теперь ненавидит меня, — усмехнулась нервно, комкая в пальцах край толстовки и тут же разглаживая его, наблюдая за своими действиями. — С Алей поссорилась в тот вечер… Ох, как она орала на меня, — снова смешок, — но заслуженно. Так что я не в обиде. А твоя мать… Она тоже много чего наговорила, а потом отправила меня в отпуск. Да, представь, в отпуск послала. Сказала: Нелли, тебе надо пересмотреть свою жизнь и себя саму, так что отдохни. Я думаю, она просто хотела убрать меня подальше со своих глаз. От тебя тогда сутки ничего не было слышно, она с ума сходила. Уверена, ей хотелось прибить меня. Тем более что тогда я не признавала своей вины…
Я внимательно смотрел на жену — блестевшие глаза, порозовевшие щеки, горькая улыбка. Похоже, мое исчезновение с горизонта родни каким-то образом спровоцировало целую лавину. Старые альянсы рушились, связи рвались. Чудные дела! И с одной стороны удовлетворение от этого хаоса, а с другой — толку от этих ссор никакого. Нужен этакий слащавый хэппи энд, где все рыдают, обнимая друг друга, и признают, что были идиотами.
В этом хэппи энде места мне точно не найдется, идиотом мне себя признать не суждено, ибо куда же больше. Стоило, наверное, себе самому посочувствовать, но в голову с треском начала ломиться боль, раздражение улетучивалось и захотелось просто сдохнуть, распластавшись на полу. В одиночестве. Так что поторопил Вишневецкую.
— Это все бесконечно грустно, я удручен и все такое, но давай ближе к делу, — съязвил сухо.
Нелли вздохнула, на миг прикрыла ладонью глаза. Пальцы подрагивали.
— Да, конечно.
Напряженное молчание.
— Мне… крайне трудно говорить об этом и… не молить о прощении, — ее голос сорвался, а глаза наполнились слезами.
Я в ожидании замер, а Нелли, когда справилась с собой, продолжила дрожащим голосом.
— Вчера я встречалась с Маргаритой, твоим секретарем. Она сама позвонила мне, попросила о встрече… Эта история, что она мне рассказала… В общем, она началась еще зимой. Эта девушка, Надя Проклова, всерьез полагала, что у нее получится… привлечь твое внимание. Но вызывала у тебя только раздражение. К ее великому сожалению и досаде. Поэтому решила так отомстить. Подстроила какую-то поломку машины, а потом воспользовалась тем, что ты отвлекся. Засунула в карман твоей куртки… То, что я нашла потом. А мой номер телефона ей помогла достать подруга… Все это где-то недели две назад узнала Маргарита. Она случайно подслушала разговор в дамской комнате…
Ссутулившись, сжавшись почти в комочек, Вишневецкая закрыла лицо руками.
— Ты был совершенно прав. Во всем прав! Я должна была верить тебе, а не какой-то злой анонимной эсэмэске. Должна была отбросить прочь всю неуверенность, ложные представления, сомнения. Но не сделала этого. И теперь расплачиваюсь.
Я уложил трещавшую голову на спинку дивана, наблюдая, как подрагивают плечи жены, слыша ее приглушенные рыдания. Переваривал услышанное.
Если отбросить всякие там «слезами горю не поможешь» да «все мы задним умом крепки», то Прокловой определенно конец. Ради того, чтобы с треском ее вышвырнуть из компании, я протрезвею, воскресну и вернусь на работу. Что касается Нелли… Видеть ее любой тяжело: и жестокой, и сломленной, и любимой женой. Не хочу ее видеть… И не в обиде дело. Или как раз в обиде?
Внутри вызревала тошнотворная пустота, усталость и тотальное равнодушие, я сглатывал горечь и подумывал, что сейчас самое время послать все нахрен и наконец отпустить себя, сделать что-то… например, разгромить квартиру, а потом лечь спать. Или рассмеяться прямо в лицо посыпающей голову пеплом Элеоноре Романовне и заявить, что она виновна в двойном убийстве: и своего, и моего счастья.
Но мой пофигизм, похоже, окончательно завалил волю. Молча я оторвал больную голову от спинки дивана, медленно поднялся и отправился в спальню.
— Егор, — окликнула меня слабым голосом Нелли. — Ты так ничего и не скажешь?
— Скажу. Спокойной ночи. Дверь захлопни за собой, будь любезна.
Язык еле ворочался. И я даже не обернулся.
Следующие сутки мне было паршиво. Мягко выражаясь. Организм извращенно мстил за попустительство и требовал немедленно дать священную клятву про «больше ни капли». Спорить с ним не стал. Как только разгребусь и оклемаюсь, необходимость топить печали в компании бутылок исчезнет. В конце концов, свою жизнь можно просрать и по-другому, не похохатывая над каламбуром про посадить дерево и печень.
А Вишневецкая не ушла. Никогда не замечал прежде, насколько эта женщина может быть твердой, жесткой… Просто гребаная доминатрикс. Ей бы кожаные корсетик, трусики и плеточку — и образ был бы завершен. Повернись, переоденься, сядь, поешь, сходи в душ, выпей это, прими то, возьми себя в руки и больше никогда не смей пропадать и даже думать забудь об алкоголе… Не ошибусь, если скажу: торопился встать на ноги еще и потому, чтобы уже с полным правом вытолкать ее из квартиры Пашки.
Она терпеливо поила меня бульоном и минералкой, поддерживала, когда вставал, чтобы добрести до туалета, заботливо подтыкала плед, убиралась и стирала. Можно было бы восхищаться таким милосердием к поверженному, но хотелось, чтобы Элеонора Вишневецкая просто исчезла. Ведь нельзя же долго забивать гвозди в гроб отношений, а потом, узнав, что они, оказывается, живы-здоровы, рвануть вверх крышку и орать: «Вставай! Я тебя люблю!»
Поздно. Все уже скончалось в муках от асфиксии.
В шесть утра в понедельник я проснулся свежим как огурчик. На десять минут раньше будильника. Чувствовал себя бодрым и… живым, что самое главное. Сегодня предстоит великий день!
Натянув домашние брюки, первым делом проверил, тут ли еще Нелли. Оказалось, тут. Спала на диване в гостиной. Темные волосы разметались по жесткой диванной подушке, одна из ладошек так по-детски трогательно подложена под щеку, но Элеонора хмурилась во сне, что говорило: снится ей что-то совсем не детски-радужное. Возможно, я.
Внимательно рассматривал жену, цепко и пристально. Что же я нашел в ней?.. И что теперь делать с женщиной, разодравшей в клочья наши с ней жизни из-за какой-то дрянной шлюшки?