Столько мольбы, столько страдания было в ее голосе! Иван опять потянулся к ней, и в этот момент проснулся. Его взгляд наткнулся на ворона, сидевшего рядом с ним у изголовья. Страшно болела голова. Он попытался вспомнить, что он видел во сне, и не смог. Вроде бы только что в голове хранилась информация об увиденном, и вот уже ее нет. Создавалось ощущение, что кто-то стер все воспоминания, перед этим выкинув из сна. Осталось ощущение, что он услышал что-то важное, объясняющее происходящие в хуторе события, в том числе и с ним самим. Но сколько Иван не напрягал свою память, ничего вспомнить не мог…
Ворон каркнул, взмахнул крыльями и перелетел на форточку. Там умная птица оглянулась на него. Ивану показалось, что он уже где-то видел ее, но не мог вспомнить, где. Ворон каркнул еще раз и вылетел наружу…
Фролов очнулся от забытья, в которое впал после битвы с волками, и сел на земле, удивленно озираясь по сторонам. Светало. Первые робкие лучи света с трудом пробивались сквозь густые кроны деревьев. Было прохладно, на листьях и траве лежала обильная роса.
Сначала он подумал, что все это ему приснилось. В эту пору волки никогда не собираются в стаю, да и на земле не было заметно никаких следов борьбы: ни трупов, ни крови. Но одиноко валявшийся карабин с разбитым в щепки прикладом напомнил ему о том, что произошло ночью…
Нож застрял в теле одного из волков, и его вырвало из рук Фролова. Он схватил карабин и стал бить наотмашь по зверям, нападавшим на него. В один из моментов схватки Тит промахнулся и ударил по стволу одного из деревьев вместо волка. Крепкий приклад раскололся от сильного удара, но он все равно продолжал орудовать карабином, как дубиной. В конце концов, ему удалось отбиться. К этому времени он так вымотался, что без сил опустился на землю и погрузился в забытье…
Он посмотрел на себя. Одежда превратилась в лохмотья, руки и тело были залиты кровью. Не только его, но и чужой. Укусы сильно болели, в некоторых местах мясо было вырвано волчьими зубами. Прокушенная рука практически не действовала, карабин не годился для охоты, а из оружия остался один наган. Фролов прекрасно понимал, что в таком положении ему долго не протянуть. Если не придет Курков, ему — конец!.. Впрочем, если все-таки его дружок не объявится, он сам пойдет ночью в хутор. А заодно и посчитается с этой ведьмой, потому что теперь стоял один вопрос: кто кого? Или он убьет ее, или она, если и не приведет его к смерти, то уж точно сведет с ума…
XIV
Заседание бюро ячейки райкома началось в одиннадцать часов. На повестке дня стоял вопрос о ходе полевых работ в районе. Помимо членов бюро присутствовали председатель районной контрольной комиссии Степанов и районный прокурор Метелин.
Иван, как только пришел в райком, понял, что его дело плохо. Секретарь райкома Трофимов сухо поздоровался с ним и сразу же отвернулся, заговорив с заведующим районным земельным отделом Данилиным о его предстоящем докладе. Остальные члены бюро избегали его взглядов, один лишь Мохов, как всегда, радушно пожал его руку.
— Как мое дело, Вася?
— Плохо, Иван, — ответил тот. — Похоже, они меж собой уже все порешили…
— Меня сымут с секретарей?
Иван с тревогой посмотрел в глаза своему другу. Тот виновато отвел взгляд.
— Боюсь, этим дело не ограничится… Тут ишо одно обстоятельство вскрылось, дюже вредное для тебя.
— Какое? — встревожился Иван, почувствовав, что сейчас Мохов сообщит нечто очень неприятное для него.
— Гришин, которого ты ко мне привез на днях… Вчера приехали из окружного ГПУ. Оказывается, твой Гришин — стреляный воробей.
— В каком смысле?
— В смысле того, что за ним тянется след ишо с гражданской, — ответил Мохов. — Оказывается, Гришин участвовал в казни отряда Подтелкова.
— Не может этого быть! — побледнел Иван.
— И, тем не менее, это так. После разгрома белых под Новороссийском, он оказался в частях Красной Армии. Там вел себя, вроде, даже геройски, отличился в боях. Опосля демобилизации вернулся в родной хутор. Но евонный хуторянин донес, что он служил у белых и участвовал в казни Подтелкова.
Иван сжал голову руками.
— Эх, Степан Прокопьич, Степан Прокопьич!.. А я-то думал… Дарья знала об энтом?
— Думаю, нет. Она была слишком маленькой об ту пору. Но это ишо не все… Вечером на хутор прибыли сотрудники районной ЧК, дабы заарестовать Гришина. И пропали…
— Как это — пропали?
— А вот так! Ночью соседи Гришиных слышали стрельбу и истошные крики, потом все стихло. Утром не было ни сотрудников ЧК, ни самих Гришиных. Последние объявились на вашем хуторе, первых так никто и не нашел. Было следствие, которое вынесло решение, что Гришин всех поубивал и где-то заховал, а сам со своим семейством убег. Хотя мне лично с трудом верится, что он был в состоянии справиться с сотрудниками ЧК…
— А чего же соседи не пособили им? — поинтересовался Иван.
— В этом-то вся и штука, — ответил Мохов. — Они считали, что бабка Гришиных — ведьма, что это она изничтожила чекистов. Глупость, конечно, но факт остается фактом: они и носа не высунули на улицу, чтобы поглядеть, что там происходит. И, сдается мне, вздохнули с облегчением, когда Гришины исчезли с хутора…
— И что теперь?
— Не знаю. Сотрудники окружного ГПУ забрали Гришина с собой. Думаю, пришьют ему контрреволюционную деятельность.
— А сам-то ты что думаешь? — Иван пристально посмотрел ему в глаза.
Мохов подумал немного, прежде чем ответить.
— Да не похож он на контру! Я с ним беседовал… Ты же знаешь, я за свою службу в органах многих врагов Советской власти повидал, но это — не тот случай. Стрельнуть в тебя из-за дочки мог… Но ты же знаешь, как на это посмотрят в окружном ГПУ…
Иван кивнул головой, соглашаясь. Теперь Степану Прокопьевичу уже точно не выбраться…
— Трофимов знает об этом?
— Знает, об этом уже позаботились.
Иван задумался. Обстановка складывалась для него очень плохо. Теперь ему точно было не отвертеться. Трофимов со Степановым, конечно же, не упустят такой хорошей возможности…
— Не боись! — Мохов хлопнул его по плечу. — Попробуем отбиться. Плохо, что Семена с нами нет, его поддержка зараз бы дюже сгодилась… Ну, ничего, ничего…
Заседание бюро началось с доклада Данилина о состоянии дел в районе. Заврайзо привел данные о том, сколько было собрано хлеба и сколько сдано продналога на данный момент. Но было хорошо заметно, что Трофимова мало интересовали цифры, излагаемые Данилиным. Ему не терпелось перейти к следующему вопросу.
Наконец, заврайзо закончил свой доклад.
— По докладу Данилина будет кто говорить? — спросил Трофимов, обводя присутствующих взглядом, избегая при этом Ивана.
Все промолчали.
— Тогда о Вострякове… Будучи секретарем партячейки, он совершил ряд серьезных проступков, вредящих делу нашей партии, если не сказать больше. Райком неоднократно указывал товарищу Вострякову на его недостатки, но этот человек сознательно поставил себя выше партии.
— Неправда! — перебил его Иван, багровея от возмущения. — Я не…
Трофимов ожесточенно застучал карандашом по стеклянному графину с водой, стоявшему перед ним на столе.
— Востряков, тебе слова не давали! Придет время, выступишь, — он помолчал немного, вспоминая свою мысль, потом продолжил. — По поручению райкома товарищ Степанов ездил на хутор, расследовал это дело и открыл факты вопиющей халатности, проявленной Востряковым на посту секретаря партячейки. Даже не халатности (это слишком мягко сказано), а сознательного нежелания выполнять распоряжения партии в общем, и райкома в частности. Дадим слово Степанову. Сообщи бюро, товарищ Степанов, что ты открыл относительно вредительской деятельности Вострякова на посту секретаря партячейки.
Степанов встал со своего места и, откашлявшись, начал:
— В райком пришло заявление, в котором сообщались следующие факты, о которых частично уже сказал товарищ Трофимов…