С этими словами он подвигает к Майе серебряный поднос. Майя поднимает вуаль.
— Нет, нет… не так должно быть… — Майя растерянно на меня смотрит… А я вглядываюсь в ее лицо, которое теперь вижу каждый день, когда она, уставшая, приходит домой. Оно так не похоже на личико шестнадцатилетней лицеистки, с которой я познакомился на вечеринке у сестры друга, тоже студента юридического факультета. — Я же хотела сохранить свою фамилию, — неуверенно произносит она.
— Что?! — восклицает Ксендз.
— Что?! — переспрашиваю я, совершенно ошарашенный. — Маечка, что с тобой? Ты же только что на лестнице совсем другое говорила… Маечка, ты же была такая счастливая от того, что будешь носить мою фамилию. — Говоря это, я чувствую на себе взгляды присутствующих гостей. — Маечка, разве ты не этого хотела?
— Павел, что ты болтаешь?! Я ничего такого никогда не говорила! — решительно и громко заявляет Майя. — Об этом не может быть речи, Павел. Ни за что! Павел, я не хочу носить твою фамилию.
— Что она говорит, что говорит?! — Ксендз размахивает руками. — Что это значит?! Неслыханно! Невозможно! Это позор, позор, позор! — Он сбрасывает капюшон, обнажая блестящую лысину. — Это оскорбление! — Бьет себя по голове. — Как ты ее готовил к святому таинству, сын мой? — негодует ксендз. — Как ты не уследил?
— Не знаю, не знаю… — бормочу я, а самому от стыда под землю провалиться хочется. — Маечка, ты же была такая счастливая, так всем восхищалась. Что с тобой, Майка? — спрашиваю я повышенным тоном.
— Немедленно бери платок! — Ксендз снова обращается к Майе, подсовывая ей поднос с платком.
— Нет! Мы по-другому с Павлом договаривались! — кричит Майя на весь костел. — Что здесь происходит? Откуда взялся этот платок?
— Что? — Ксендз хватает ее за руку и пытается силой вложить платок в ее ладонь.
Майя вырывается и вдруг начинает взмахивать руками, как маленькими крылышками. Подол ее свадебного платья колышется, и через мгновение она уже парит над землей. Из-под платья видны белые туфельки.
— Где цепь? Как ты приготовился к таинству, чтоб тебя?! — орет на меня Ксендз и сует мне свой помятый платок. — Она сейчас сбежит, исчезнет! — Он подпрыгивает, пытаясь схватить Майю.
А она расправляет руки и медленно ими машет, поднимаясь все выше и выше.
— Хватай ее, хватай ее, черт побери! — Ксендз подпрыгивает, стараясь уцепиться за ноги Майи.
А я стою, онемевший и неподвижный, словно это вовсе не я. Не знаю, что мне делать с носовым платком Ксендза, как от него избавиться. Не знаю, каким образом удержать Майю. Поднимаю голову и смотрю, как она взлетает все выше и выше над алтарем.
— Не стой как последний идиот. Делай что-нибудь! — Ксендз достает из-под сутаны кропило. — Ее надо немедленно вернуть! Она сейчас сбежит! Что ты за мужчина!
— Майя! Майя, немедленно вернись! — кричит Теща. — Что ты вытворяешь?! Как себя ведешь? Вернись! Хочешь испортить себе жизнь?! Такой шанс, такой счастливый случай! Павел — юрист, ответственный, серьезный мужчина! Быстро возвращайся на землю! — пытается увещевать Майю Теща. — Юрист, Юрист, Юрист! Мужчина, Мужчина, Мужчина! Такой шанс!
— Маечка, любимая моя, что случилось? Вернись, пожалуйста, вернись на землю! — Я тоже простираю руки к небу.
— Павел, давай полетим вместе. Иди ко мне. Не бойся. — Майя зависает надо мной. — Улетим отсюда!
А я продолжаю стоять как вкопанный, с поднятыми вверх руками. Кто-то из гостей кричит, кто-то плачет. В костеле царит всеобщее замешательство.
— Павел, это не трудно. Вдохни поглубже, оттолкнись от земли и разведи руки! Только выбрось этот платок!
Делаю глубокий вдох, развожу руки и… отрываюсь от земли.
— Туда, Павел, туда! — Майя поднимается все выше и выше, направляясь к открытому маленькому окошку под самым сводом центрального нефа.
Долетев до окна, она выбирается из него и исчезает.
А я все энергичнее машу руками, но не могу последовать за ней. В правой руке у меня носовой платок Ксендза — никак его не брошу. Он словно приклеился к ладони. Но я стараюсь не думать об этом.
Зависаю над алтарем и чувствую, что мне не хватает воздуха, а спина ноет. Мне уже не хочется никуда лететь. Хочу только одного — опуститься на землю, но не знаю, как это сделать. Я совершенно обессилен. Вот-вот упаду на алтарь.
Слышу звук отпираемого дверного замка. Открываю глаза. На экране продолжаются гонки мотоциклистов. Не могу понять, где я — в костеле или в своей большой квартире перед телевизором. Проверяю — нет ли в руках платка Ксендза. Раздвигаю пальцы — ничего нет, пусто.
Что за глупости у меня в голове?! Такая чушь в голове мужчины, в голове Юриста, владельца Конторы! Слышу звук захлопывающейся двери, шаги на терракотовом полу в холле, а это значит, что Майя домой пришла. Еще мгновение смотрю на экран, на несущихся и совершающих головокружительные виражи мотоциклистов. Я уже почти забыл о костеле и глупом сне. Пытаюсь только вспомнить, какую все-таки фамилию носит Майя, и с облегчением осознаю, что мою. Но тут же припоминаю: она как-то заявила, что если для меня это так важно, то она не будет оставлять свою фамилию. Если для меня это так важно! Ничего себе! Словно для нее это не важно.
Смотрю на часы. Почти десять вечера. Что это такое, почему она так поздно возвращается домой, да еще когда Дед к нам в гости приехал?! Выхожу ее встречать.
— Привет! — как ни в чем не бывало говорит она, снимая туфли. — У нас сегодня столько народу было. Мы становимся популярными. Хотя ничего удивительного, сегодня же пятница. — И улыбается, довольная.
— Привет, папа! — Малыш бежит в ванную комнату, не обращая на меня внимания.
Почему он не здоровается со мной, как положено? Целый день его нет дома, мы почти не видимся, а он считает, что достаточно сказать мне «привет, папа»?
— Я чуть не убился из-за твоей чертовой машины, которую ты не убрал из холла! — кричу ему вслед. — Мы с Дедом были вынуждены сами готовить себе ужин, — цежу сквозь зубы, отчитывая жену. В груди нарастает негодование. — И ели одни!
— Знаешь, Павел, я каждый вечер, начиная со среды, когда Дед приехал, ждала тебя на ужин. И в среду, и в четверг. Все надеялась, что поужинаем вместе, думала, что хоть ради Деда ты пораньше освободишься. Ты ведь в курсе, по пятницам у нас всегда много посетителей, и я возвращаюсь домой позже. А в будни я освобождаюсь раньше, забираю из детского сада Викторка, и мы идем домой. Я не задерживаюсь, как ты…
— Что ты говоришь?! — Я больше не могу сдерживаться, я в ярости, а она совершенно спокойна и смотрит на меня, не отводя глаз. — У меня Контора, Контора! — кричу я, но снижаю тон, вспомнив, что могу разбудить Деда, он встанет, придет — и что тогда будет! — У меня серьезная, мужская работа. Право, право, право! А не какие-то бабские капризы! — Я снова повышаю голос: — Как ты могла не приготовить для Деда еду? Как ты могла так его, пожилого мужчину, и меня оставить и не ждать?!
— Видишь ли, — спокойно отвечает вопросом на вопрос Майя, — Павел… — Не выношу, когда она так говорит. Нет в этом и толики скромности, которую я так ценю в женщинах, особенно в своей жене. Что это за тон, что это за интонация превосходства в голосе? — Для тебя в жизни только еда имеет значение, которая стоит на столе перед твоим носом? Только то, что приготовлено или не приготовлено? Тебе, Павел, как Викторку, нужно все порезать и наложить, с той лишь разницей, что Викторку еще нет и пяти лет. Между прочим, в холодильнике на нижней полке стоит гуляш, который я вчера приготовила, и разумеется, вы с Дедом не смогли его найти. — Она снисходительно улыбается.
Я больше не могу, сейчас взорвусь. Пойду в гостиную, налью себе виски. Эта ее улыбка, этот тон, и это «Видишь ли, Павел…». Не могу всего этого выносить! Украдкой открываю бар. Не хочу, чтобы она заметила, до чего меня довела. Достаю бутылку отличного виски, которую купил в дорогом магазине сигар и алкогольных напитков. Стакана под рукой нет, поэтому я делаю большой глоток из бутылки и вливаю себе виски прямо в горло.
А на экране больше нет мотоциклистов, теперь преодолевающих препятствия лошадей показывают. Великолепно скачут кони, совсем как Дед на своем жеребце во время военной кампании или восстания. Нет больше у меня сил с ней разговаривать, а виски меня согревает изнутри. Я усаживаюсь на диване и смотрю, как лихо кони со всадниками скачут и преодолевают препятствия. Не всем это удается, некоторые кони препятствий не замечают и задевают их. А я сижу и думаю, что если бы я сидел в седле, то тоже мог бы так скакать да еще по мобильному или сразу двум мобильным телефонам разговаривать, вот как меня Дед вышколил в юности. Смотрю, как они препятствия берут, а из головы не выходит это ее «Видишь ли, Павел…».