– Что ж, прекрасно. – Теперь в глазах Паскаля читалась откровенная неприязнь к бывшей жене. – Поступлю именно так, как ты мне советуешь: женюсь на какой-нибудь не слишком умной, не слишком интересной, короче говоря, на той, которую не слишком люблю. Великолепно! Об одном прошу, укажи мне сама на этот образчик серости. Просто не терпится посмотреть.
Его реплика заставила Элен рассмеяться. Нахохотавшись от души, она внезапно стала предельно серьезной.
– Я не говорила тебе, что ты не сможешь любить ее, Паскаль. Я лишь сказала, что отсутствие страстной любви в таком случае было бы тебе на пользу. – Поколебавшись, Элен добавила: – Думаешь, я без ума от своего Ральфа?
– Знаешь, как-то не размышлял над этим. А если честно, то мне на это вообще наплевать.
– Так вот, я вовсе не схожу от него с ума. Я люблю его тихой, мирной, спокойной любовью друга…
– О да, несомненно. Причем наверняка любила бы его не меньше, даже если бы он был далеко не столь богат, не правда ли?
Она вспыхнула, замялась на секунду, а затем, к удивлению Паскаля, как-то жалостливо посмотрела на него.
– Вполне возможно, что меньше. А может, и вовсе не любила бы. Я реалистка. У нас с тобой разные жизненные ценности, Паскаль. Мы с тобой всегда смотрели на жизнь с разных точек. Я вовсе не считаю смертным грехом желание хорошо одеваться, жить в хорошей квартире. Причем я желаю этого не для себя одной. Ральф в состоянии дать очень многое не только мне, но и Марианне. Прекрасный дом в Англии, конюшню с пони, образование в самых лучших школах. Если, конечно, ты не имеешь ничего против. Благодаря средствам Ральфа у нее будет спокойное, обеспеченное детство. Положа руку на сердце, признайся, смог ли бы ты когда-нибудь дать ей все это?
Наступило молчание. Оно длилось достаточно долго, чтобы Элен успела пожалеть, что избрала такой тон для разговора с бывшим мужем. Очевидно, с ее стороны это было стратегической ошибкой. Весь гнев Паскаля внезапно куда-то улетучился. В его глазах, пристально глядевших ей в лицо, оставались лишь горечь и сожаление.
– Я отдал ей свою любовь, – наконец проговорил он. – Из всех даров разве не этот самый ценный?
Он говорил очень тихо и спокойно. Огорченно всплеснув руками, Элен отвернулась.
– Ну да, естественно, – торопливо забормотала она, – ты, как всегда, прав. Кто станет спорить? Только прошу тебя, Паскаль, не пытайся меня унизить.
– У меня и в мыслях подобного не было.
– Да. То есть, конечно, нет. Проклятие, ты всегда умел пригвоздить меня к стене. А я думала, все уже в прошлом… – К его удивлению, на глазах Элен навернулись слезы. Она яростно вытерла ресницы ладонью и закашлялась. – Мне не следовало говорить о Марианне. А что касается Джини… – Она снова заколебалась. – Честное слово, я пытаюсь непредвзято относиться к ней. Она мне действительно симпатична, и я по-настоящему желаю счастья вам обоим. Поверь, мне очень не хочется, чтобы Джини стала такой же несчастной, какой была когда-то я. И не хочется, чтобы ты вместо того, чтобы стать счастливым, оказался в итоге озлобленным и одиноким. Понимаю, чудес на свете не бывает, но пусть хоть у вас все сложится, как в детской сказке со счастливым концом. Иногда я так страстно желаю этого.
Замолчав, она с несмелой улыбкой посмотрела ему в глаза:
– Но признайся, из того, что я тебе тут наговорила, далеко не все было таким уж грубым преувеличением. Ведь правда, не все?
– Не все, – неуверенно пожал плечами Паскаль. – Во всяком случае, твой анализ моих недостатков был просто блестящим. Ладно, Элен, мне пора.
– Не забудь про завтрашний день. – Она пошла следом за ним. – Заберешь Марианну, побудешь с ней, а потом приведешь обратно. Хорошо? Ей нужна отцовская поддержка, а ты, когда захочешь, можешь быть просто великолепным отцом.
Паскаль удивленно посмотрел на нее. В глазах его мелькнула смешинка, однако он никак не прокомментировал это высказывание, которое в ее устах прозвучало в высшей степени необычно.
– Хорошо, – кивнул Паскаль. – Утром увидимся. Приду за Марианной примерно в половине десятого. Спокойной ночи.
Один из друзей одолжил ему на время свою пустующую квартиру на Монпарнасе. Паскаль снова стоял у окна, глядя на ночной Париж, и вспоминал слова Элен. Им овладевало отчаяние. Со скрежетом отвинтив пробку, он плеснул себе в низкий стакан виски и залпом выпил.
Ну и что теперь? Он застыл на месте, еще больше раздосадованный самим собой. Спиртное не брало его – Паскаль оставался трезв как стекло. Тем мучительнее было размышлять над собственными поступками, собственной жизнью.
С болезненной ясностью он сознавал, что если Джини совершила чудовищную ошибку, то и его ошибка была не менее чудовищной. Нельзя было позволять себе так долго задерживаться в Боснии. Конечно, гораздо удобнее было время от времени получать от Джини бодрые письма, разговаривать с ней по телефону и уверять себя, что для беспокойства нет причин: раз уж Джини держится так хорошо, почему бы не задержаться еще на недельку-другую? За работой Паскаль почти не замечал времени – для него оно измерялось только количеством удачных снимков. Он отодвинул личную жизнь на задворки и был поглощен своей работой и событиями, которым суждено было со временем войти в историю. Воистину, тысячу раз права была Элен, когда сказала, что слишком уж легко и быстро он взялся за старое. А теперь горько сожалел об этом.
Но помимо этого просчета был еще один – гораздо более опасный и труднообъяснимый. Как мог он не задуматься о том, что Джини нужен ребенок?! На те события, очевидцами которых им вместе довелось стать, Джини прореагировала чисто по-женски. Да, он смутно ощущал эту реакцию, но оказался неспособен как следует проанализировать ее. Ему казалось, что Джини, как любая женщина вообще, сопереживает тем, кто оказался в пекле. Ее переживания виделись ему какой-то водной стихией, вроде бьющего из-под земли ключа. Чувства Джини были для него подобны потоку – свободному, неуправляемому. Его и раньше поражало то, как быстро рушатся все преграды, когда Джини тянется навстречу людям, оказавшимся в беде, например, к тому мальчику в Мостаре. Однако Паскаль не понял того, что Джини, общаясь с этими людьми, впитывает в себя их дух, начинает мыслить и чувствовать, как они.
Это была не его стихия. В прошлом он превыше всего ценил и стремился развивать в себе качества, которые считал чисто мужскими: обособленность от других, рациональность, отрицание эмоций как способ выживания. Когда фотографируешь, нельзя плакать. Боль и негодование – плохие помощники, когда нужно помнить сразу о фокусе, выдержке и чувствительности пленки, не говоря уже о выборе композиции. Тем более когда работаешь под огнем. Он расставался со всеми человеческими слабостями, во всяком случае на время командировки в «горячую точку», прекрасно отдавая себе отчет в своем вынужденном бездушии. Подобная стратегия в прошлом никогда его не подводила. Однако теперь было впору усомниться в ее ценности.
«В итоге получается полная чушь», – решил Паскаль, начав ходить по комнате. Можно было дать тысячи объяснений его собственным поступкам и поступкам Джини. Единственное, чего он не мог себе объяснить, так это ее измены. Вряд ли и сама она могла это объяснить. Этот шаг был настолько невероятен, настолько не вписывался в рамки их отношений, что Паскаль до сих пор метался, ничего не понимая. Эта боль непонимания не покидала его.