– Я Ксения Дмитриевна, помните, у которой вы до рево люции служили горничной? – задрожав, запинаясь, нервно задергав кожей лица, быстро проговорила брюнетка.
– Б-барыня?! – во весь голос вскричала, точно выстрели ла, Гаша с чисто деревенским откровенным восторгом и всплеснула руками…
– Не говорите так, Гаша, не говорите, – тихо и торопливо перебила ее Ксения Дмитриевна. – Теперь барынь нету…
– Ничего, ничего, – заулыбалась обомлевшая Гаша. – Это я так. По привычке…
И в Москве, на Трубной площади, на "Универсальном рынке", в самом оживленном ряду этого рынка, галантерейном, в воскресенье, в двенадцать часов дня, в хорошую осеннюю по году, в ярком свете нежаркого сентябрьского солнца бывшая несколько лет тому назад горничной крестьянка Рязанской губернии Агафья Семеновна Афонина, прослезившись от радости, бросилась в объятия своей бывшей барыни, дворянки по происхождению, жены инженер-химика, Ксении Дмитриевны Беляевой.
Молодые женщины, обняв друг друга, слились в удивленном, стонущем поцелуе.
Ярко-красный платок и ярко-зеленая шляпка тесно при жались друг к другу, дробно затрепетали на месте над голова ми движущейся толпы, как две яркие весенние бабочки, радостно усевшиеся в погожий день на одном и том же острие кустика…
– Гражданки, не заставляйте товар, проходите дальше! – кричали на них из обоих рядов галантереи нервнолицые торговцы, скрюченно прыгающие внутри своих разукрашенных будок, как попугаи внутри клеток.
– Пройдемте, барыня, на тот бульвар и там поговорим, – предложила Гаша, красная, улыбающаяся, в веселых слезинках. – Я так рада, что встретила вас, я так часто вспоминала про вас.
– Гаша! – негромко, но убедительно произнесла Ксения Дмитриевна, следуя вместе со своей спутницей к выходу с базара. – Только вы, пожалуйста, не называйте меня барыней!
– Хорошо, хорошо, – проговорила Гаша и усмехнулась над собой: – Я все забываю.
– Не напоминайте мне о прошлом, о том времени, когда я была к вам так несправедлива, – прежним голосом быстро продолжала Ксения Дмитриевна, с опущенным, суровым, взволнованным лицом.
– Ну нет, – весело и решительно возразила Гаша. – Об вас я этого не могу сказать. Вы были для меня хорошей хозяйкой, не как ваша покойная матушка. Я никогда не забуду, как вы всегда жалели меня. Когда у вас дома вечерами засиживались гости, вы позволяли мне ложиться спать, не ожидавши, когда разойдутся гости. А на другой день вы приходили ко мне на кухню и помогали мне перемывать после гостей посуду.
– Ого, вы даже это помните! – рассмеялась Ксения Дмитриевна, опустив лицо в землю, чрезвычайно довольная.
– А как же этого не помнить? – тоном значительности
произнесла Гаша. – Я все помню.
Они вошли через боковые ворота на Цветной бульвар, сели на садовую скамейку, продолжали возбужденно расспрашивать друг друга.
Проходившие той же аллеей бульвара деловые мужчины всех классов и возрастов, поравнявшись с их скамьей, вдруг осаживали шаг, как резвые кони, нарвавшиеся на неожиданное препятствие, и, скосив на молодых женщин большие, страдальчески обожающие глаза, продолжали идти другой, нежной, игривой поступью, как вальсирующие под музыку на цирковой арене лошади.
У Ксении Дмитриевны в руках был купленный на Трубном рынке фунт кислой капусты в протекающем кулечке. И, чтобы не испачкать капустным рассолом пальто, она сперва перекладывала кулечек в руках с боку на бок, потом положила его на доску скамейки рядом с собой.
Гаша точно таким же образом нервно вертела в руках свою покупку, небольшой, туго упакованный в белую бумагу сверток. Во время разговора она незаметно разрывала бумажную обертку, и из образовавшейся в белой бумаге дырочки вдруг весело глянула на Ксению Дмитриевну, как кусочек неба, голубая атласная материя.
– А как вы изменились, Ксения Дмитриевна, как побледнели, исхудали! – с сочувствием говорила Гаша и без стеснения всматривалась в лицо своей собеседницы.
– А вы, Гаша, так пополнели, раздобрели, что вас трудно узнать, – окинула взглядом Ксения Дмитриевна фигуру Гаши.
– Конечно, – тише и с сокрушением продолжала Гаша. – Я понимаю, вам при советской власти плохо…
– Ничего подобного! – горячо возразила Ксения Дмитриевна, и в ее темных глазах зажглись мучительные огоньки. – Я бы и при советской власти чувствовала себя хорошо, если бы не любовь к подлецу! Меня любовь к подлецу губит! А против советской власти я не имею ничего. Ведь я никогда не была монархисткой и сейчас со многими нововведениями коммунистов вполне согласна.