– По-прежнему Петровскую природу
Немые изваянья сторожат… – прозвучало в ответ.
Темно-синий сюртук неловко затопотал на месте, задвигался, пропуская гостя в квартиру:
– Прошу вас, по коридору и направо.
Половицы паркета заскрипели под ногами.
Игнатий Иоахимович вошел в довольно просторную комнату, окна которой были наглухо зашторены. Включенная настольная лампа выхватывала своим желтым светом лишь часть пространства – шкафы с книгами, диван, стоящие вдоль стен стулья, на одном из которых сидела молодая женщина. При появлении гостя, она встала ему навстречу, протянула руку и как-то по-мужски, может быть потому что голос ее был хриплым и низкими, что никак не вязалось с ее внешностью, представилась:
– Елена Григорьевна.
Игнатий Иоахимович назвал свое имя.
– Знаю, наслышана о вас, – быстрые живые глаза ее оценивали собеседника, причем, делали это довольно бестактно и во многом надменно. От этой откровенной попытки добраться взглядом до самой его сути гостю стало не по себе, и он почувствовал закипающее внутри себя странное, тягостное волнение, какое раньше он никогда не испытывал, переживание совсем иного свойства, нежели те, что посещали его в последнее время.
Игнатию Иоахимовичу ничего не оставалось, как метаться взглядом по ее лицу, плечам, груди, узкой талии, натыкаясь при этом постоянно на ее руки – тонкие, спокойные, предназначенные для плавных движений, являющиеся продолжением всей ее фигуры, но в то же время существующие отдельно. Музицирующие руки.
Вальсирующие руки.
– У вас уставший вид, вы плохо спали? – Елена Григорьевна сделала несколько шагов назад и пригласила гостя к столу, – присаживайтесь.
– Вообще не спал.
– Волнуетесь?
– Нет, просто зачитался, – соврал Игнатий Иоахимович и сразу осознал, что эта женщина понимает, что сейчас он говорит неправду.
– Очень интересно. И кем же вы так зачитались? Надеюсь, не Достоевским?
– Нет, «О предопределении» Якоба Арминия из Утрехта. Не любите Федора Михайловича? – набрался смелость Игнатий Иоахимович.
– Терпеть не могу.
– Почему же, позвольте полюбопытствовать?
– Страдание вовсе не очищает душу, как нас учит господин Достоевский, оно уродует ее, приучает любить уродство, даже наслаждаться им, терпеть собственное ничтожество. А я ненавижу уродство, любезный Игнатий Иоахимович.
И он сразу вспомнил двух дерущихся в подворотне дворников, и сразу захотел воскликнуть вслед за Еленой Григорьевной – «я тоже не выношу уродства»!, но промолчал, и совершенно неожиданно для себя проговорил каким-то чужим, не своим голосом:
– А как же жалость к страдающему?
– К страдающему себе? – голос Елены Григорьевны стал еще глуше, черты лица ее обострились, кончики губ задрожали, и она неожиданно громко, даже вульгарно расхохоталась. Затем встала из-за стола, подошла к книжному шкафу, достала из некого небольшого размера коробку, запечатанную по углам сургучом и протянула ее Игнатию Иоахимовичу.
– Это вам. А теперь, прощайте, хотя, может быть, встретимся еще когда-нибудь, и вы мне расскажете о предопределении, было бы очень интересно послушать…
Дверь захлопнулась, и он остался стоять один на лестничной площадке, подсвеченной сквозь окна лестничных маршей слабым мерцающим светом мартовского сияния.
Все произошло так быстро, почти мгновенно.
Волнение, налетевшее на Игнатия Иоахимовича как ураган, отступило.
А в ушах еще звучал смех это странной женщины, лица которой он так и не разглядел, потому что испугался посмотреть ей глаза, в то время как она смотрела на него беспрестанно и бесстыдно.
Наклоняла при этом голову к левому плечу.
Щурилась.
В ней было что-то восточное, а потому тягостное и в то же время завораживающее.
Ее пальцы двигались, как будто она перебирала клавиши фортепьяно, а руки совершали плавные движения в такт воображаемой мелодии.
Игнатий Иоахимович держал в руках небольшого размера коробку, обклеенную почтовой бумагой и запечатанную по углам сургучом.
Он держал бомбу.
Переходя на обратном пути Старо-Невский, обратил внимание на афишу, в верхней части которой были крупно выведено указание года – 1881.
«Скорее всего, это была какая-то театральная антреприза или концерт известной певицы», – пронеслось в голове. Не останавливаясь, прошел мимо, но, дойдя до Лиговки, его вдруг осенило – бесконечность слева направо и справа налево. Это и есть третий навык, по мысли Якоба Арминия, навык постижения смысла цифр, последовательное расположения которых содержит в себе некий тайный иероглиф, раскрыть значение которого может лишь посвященный.