Александру Ивановичу стало легче, а, вспомнив сегодняшнее похождение с украденной одеждой, а также неожиданное знакомство с Уточкиным, так и вообще рассмеялся:
– Сергей Исаевич, ах, Сергей Исаевич, какой же молодец право! Вот я с трудом до буйков и обратно сплавал, а он в Аркадию отправился! Удивительно бесстрашный человек!
А вот что знал о страхе Александр Иванович?
Что он неизбежен, конечно, что он всегда стоит за спиной.
Испытывал его неоднократно, например, когда, маменька привязывала его к железной ножке кровати и уходила со словами, что больше его не любит, или, когда он стоял перед строем в училище, и ему выносили приговор.
Все обрывалось внутри.
Жизнь заканчивалась.
Давился от слез.
Однако с возрастом понял, что знание страха есть знание ценности жизни, ее смысла, а смелость есть преодоление страха, есть победа над ним, но не является его отменой или упразднением, потому что человек смертен, и отменить это невозможно.
Александр Иванович вернулся в комнату, налил себе еще водки, выпил и вновь вышел на балкон. Стал размышлять дальше – безусловно, можно перечислять в уме свои страхи, но ни в коем случае при этом не произнося их вслух, не призывая их тем самым, можно даже с ними собеседовать, представляя себя в том или ином несчастном и безнадежном положении, но всякий раз при этом необходимо помнить о том, что ты ответственен перед сделанным тобой выбором и любящими тебя людьми, что это и есть реальность жизни, а страхи же есть ни что иное как иллюзия, обман, сумеречное состояние души, порожденное праздностью и жестокосердием. Однако человек, который не испытывает страха, безумен. Конечно слышал и сумасшедших выходках Уточкина в Одессе. Например, как он на спор однажды съехал на велосипеде ночью с Жеваховой горы и остался жив, лишь разбив себе лицо и сломав ключицу, или как провел под водой, не всплывая, десять минут на одном дыхании, что противно природе человеческой, ведь у него нет жабр, и он не является рыбой. Все это, скорее всего, было следствием каких-то событий, произошедших еще в его детстве, и о которых Александр Иванович узнал позже.
О них ему Уточкин рассказал неожиданно и как-то очень обыденно, словно бы и не было в этом ничего из ряда вон выходящего.
Рассказал и забыл.
Рассказал и запомнил на всю жизнь.
Все началось с того, что страдавший алкоголизмом преподаватель Ришельевской гимназии Роберт Эмильевич Краузе повесился на чердаке дома, в котором он проживал со своей супругой Елизаветой Павловной и четырьмя малолетними детьми. По свидетельству очевидцев, обнаружив тело мужа, провисевшего в петле не менее двух суток, госпожа Краузе совершенно повредилась в рассудке, впала в исступление и, вооружившись кухонном ножом, сначала зарезала своих спящих детей, а потом покончила с собой. Однако в ходе следствия по этому делу выяснилось, что перед смертью покойная также пыталась зарезать и Сережу Уточкина 10 лет от роду, который проживал в семье Краузе на пансионе.
Долго еще потом у Сережи перед глазами потом стояло бледное, перекошенное гримасой страдания лицо Елизаветы Павловны Краузе – уродливое, почерневшее. Правая половина его дергалась, и казалось, что она жила отдельно от левой, словно бы уже окоченевшей и потому неподвижной, восковой.
Женщина что-то говорила, вероятно, даже кричала, но мальчик не мог ее слышать, потому как из разверстого рта безумной ничего кроме горячего дыхания и слюны не исходило. Она вещала без слов, и именно от этого становилось страшно, ведь могла зародиться мысль, что это ты оглох и ничего кроме грохота крови в собственной голове различить не можешь.
И это уже потом Сережа увидел в руках мадам Краузе нож, перепачканный в какой-то густой, черной жиже, напоминавшей квасное сусло.
Она размахивала им как саблей.
Нож был перепачкан в крови.
И тогда Уточкин побежал.
Нет, он совершенно не помнил своих первых шагов, полностью и безоглядно доверившись какому-то неведомому ранее движению токов в ногах. Абсолютно не чувствовал ни земли, ни ступней, не испытывал никакого усилия, толкая себя вперед. Порой ему даже казалось, что он летит, задыхаясь от страха и радости одновременно, щуря глаза, не смея оглянуться назад.
Вполне вероятно, что мадам Краузе и гналась за ним какое-то время, безмолвно крича, вознося над головой окровавленный нож, которым еще вчера на кухне стругали капусту, потрошили курицу или отслаивали огромные ломти белого хлеба, но потом оступилась, упала и напоролась на этот самый кухонный нож, испустив при этом дух мгновенно.