Буквально на последней минуте Богемский забил еще один мяч и отправился принимать поздравления от обезумевших зрителей, описывать своим тонким скрипучим голосом как забил победный мяч, как получил передачу с левого фланга и пробил без подготовки. Мяч на этот раз попал в верхнюю перекладину и свечой ушел в небо, а вратарь при этом весьма неловко выпрыгнул из ворот, словно сам попытался оторваться от земли и взлететь. Однако в результате первым у мяча оказался Гриша, который и переплавил его головой в створ ворот. Но так как все, окружавшие форварда, видели этот удар, то спешили тут же расцветить его рассказ всевозможными подробностями, снабдить деталями и украсить восторгами.
На трибунах остались только Уточкин и Куприн.
Какое-то время они сидели молча, видимо, каждый по-своему переживая увиденное. В эту минуту они были даже чем-то похожи друг на друга – сосредоточенные, кругололицые, погрузневшие, словно бы думающие одну и ту же думу.
Сергей Исаевич не удержался первым.
Он вскочил со скамейки и выпалил:
– Жаль, что до пенальти не дошло, я-то уж точно знаю, как надо правильно пробивать пенальти!
И Александр Иванович приступал к прослушиванию рассказа Сережи Уточкина, совершенно представляя себе целое театрализованное представление, когда в зале гаснет свет, поднимается занавес, и все начинается…
Итак, одиннадцатиметровый.
Если до него доходило дело, то Сергей Исаевич превращал его исполнение в целый спектакль, финал которого был предсказуем, но экспозиция, завязка и кульминация могли иметь массу вариантов, что приводило зрителей в неописуемый восторг.
Вот Уточкин устанавливает мяч на одиннадцатиметровой отметке, загадочно улыбаясь при этом голкиперу и одновременно бросая почтительно-куртуазный взгляд в сторону рефери. Затем неспешно отбегает на линию удара, приглашая при этом жестами зрителей соблюдать тишину и порядок, не отвлекать его и голкипера, не в меньшей мере, от предстоящего удара. Над стадионом повисает непривычная для футбольного матча тишина.
Сосредотачивается перед разбегом, даже закрывает глаза при этом, бормоча что-то невнятное себе под нос – то ли вознося молитву футбольным богам, то ли произнося заклинание, чтобы ноги не подвели, чтобы голкипер допустил ошибку, чтобы внезапный порыв ветра не скривил выверенную до миллиметра траекторию полета мяча.
Замирает на мгновение и, навалившись всем телом вперед, начинает движение. По мере приближения к мячу скорость нарастает, и кажется, что вся мышечная масса атлета сейчас найдет выход в том единственном и точном ударе, который всегда отличал Уточкина-пенальтиста. Однако в самое последнее мгновение происходит нечто необъяснимое и даже противоестественное – добежав до мяча и занеся для того самого страшного по своей мощи удара правую ногу, он лишь имитирует одиннадцатиметровый в левый угол ворот, а после виртуозного кульбита пробивает опорной левой ногой в правый угол. При этом вратарь обречен лишь наблюдать за тем, как мяч влетает в пустой створ ворот, тогда как сам он падает в противоположном направлении, словно вся сила инерции валит его с ног, делая попытку спасти положение бессмысленной и беспомощной.
Уточкин же тем временем совершает круг почета по футбольному полю, приветствует беснующихся болельщиков, большинство из которых так и не поняли, что же произошло.
Под бурные овации занавес опускается, в зале загорается свет, и все начинают расходиться.
– Вот это пенальти, – подводит итог своему рассказу.
И это уже потом, когда вдвоем они шли по Малофонтанской дороге, Сергей Исаевич как-то очень обыденно, словно бы и не было в этом ничего из ряда вон выходящего, стал рассказывать о своем детстве, о том, как страдавший алкоголизмом преподаватель Ришельевской гимназии Роберт Эмильевич Краузе, у которого он жил на пансионе, повесился на чердаке своего дома и так провисел не менее двух суток, пока его не обнаружила супруга Елизавета Павловна и не сошла от этого с ума.
– Рехнулась попросту говоря, у нее еще пол лица парализовало, и она не могла говорить, – изобразил гримасу, сощурил правый глаз, выпятил нижнюю губу.
Нет, не укладывалось в голове у Александра Ивановича, как об этом можно беззаботно рассказывать, да еще и вот так вот шутить, кривляясь.
Вот он, например, до сих пор с содроганием вспоминает генеральшу Телепневу, которая наложила на себя руки в процедурном кабинете Вдовьего дома.
Хорошо запомнил тот морозный, ясный день, когда к ним с маменькой в палату с грохотом распахнулась дверь, и дежурная по этажу низким, простуженным голосом пробасила – «Телепнева повесилась». И все куда-то с криками побежали, а Саша остался один. Вернее сказать, он медленно, как во сне, побрел по коридору на звуки стонов и завываний. Почему-то дверь в процедурную тогда оказалась открыта, и он увидел висящую посреди кабинета генеральшу, которая, по словам Любови Алексеевны, любила гладить его по голове и приговаривать – «какой славный мальчик, быть ему юнкером».