– Вот, изволите видеть, посещаю храм, много молюсь, даже истово порой, это, знаете ли, успокаивает нервы и дисциплинирует. Впрочем, простите меня за мою многословность, хочется выговориться…
А потом говорил Антон.
Узнав о том, что Рыбников пропал без вести, Александр Иванович почему-то хитро усмехнулся:
– Не удивлен.
– Вот как! Почему же?
– Он всегда мне казался человеком закрытым, со многими лицами, от него можно было ждать чего угодно. Даже как-то стрелялся с ним, хотя мы назывались друзьями.
– Стрелялись?
– Да. Помню, мы отмечали мое двадцатилетие в каком-то заведении в Проскурове, там стоял наш полк. Разумеется, выпивали. В какой-то момент разговор, что и понятно, зашел о женщинах. Была упомянута одна известная мне особа, о которой штабс-капитан отозвался крайне нелицеприятно. Я попросил господина Рыбникова немедленно извиниться, на что он, смеясь, заявил, что если бы речь шла о достойных замужних дамах, он бы, безусловно, принес свои извинения, но так как речь шла об обычной проститутке, то брать свои слова обратно он не намерен. Я вспылил. В завязавшейся потасовке, уж не помню, как это вышло, я оторвал погон на правом плече штабс-капитана, за что он вызвал меня на дуэль на пистолетах.
Стреляться поехали за город, в Березуйский овраг, как сейчас помню.
Нам предложили помириться, но штабс-капитан отказался.
А потом прозвучала команда «сходитесь».
Не сделав ни единого шага навстречу сопернику, я поднял револьвер и сразу выстрелил.
Одновременно раздался и выстрел Рыбникова.
Как изволите видеть, мы оба тогда промахнулись.
– А что было потом?
– А потом примирились, конечно, хотя от своих слов штабс-капитан так и не отказался, хотя… – Куприн вновь извлек из кармана записную книжку, видимо, так и не веря до конца, что снова держит ее в руках.
– Честь имею, Александр Иванович, – Литке поклонился, сбежал на лестнице вниз и, не оборачиваясь, быстро пошел в сторону Невского.
Еще какое-то время Куприн смотрел Антону вслед, вспоминая подробности того безумного поединка в овраге, а еще Клотильду вспоминая, то утро, когда обнаружил, что блокнот пропал, портрет государя на стене в канцелярии.
Даже голова закружилась от этих видений, увлекшись которыми Куприн не заметил, как Литке затерялся в толпе, наводнившей проспект и с высоты колоннады Казанского собора напоминавшей бурную, вихляющую протоку во время весеннего половодья.
Придя домой, не раздеваясь, Александр Иванович сел к столу, положил перед собой блокнот, раскрыл его, перелистал несколько раз, останавливаясь на некоторых страницах и делая в них закладки, затем захлопнул его и принялся писать.
Звучание было найдено сразу и безошибочно, и он не боялся его потерять. Вставал из-за стола, сбрасывал с себя пальто, даже что-то напевал себе под нос, а потом вновь склонялся над исписанными листами бумаги, комкал неудачные абзацы, смеялся над иными фразами, находя их точными, а потом все это складывал воедино и получал абсолютно новый текст, о возможности существования которого он не мог предположить еще несколько часов назад.
Конечно, не мог не признаться себе в том, что все эти годы он писал об одном и том же, что это было бесконечное осмысление собственных поступков и событий, в которых он волею случая принимал участие, а еще это было изображение людей, оказавшихся рядом в разные периоды его жизни.
Однако постепенно все это сжималось в одну-единственную вереницу остановившегося времени, из которой уже было невозможно изъять те или иные события, не нарушив многолетних связей и устоявшихся смыслов.
Смысл этого признания был открыт только самому Александру Ивановичу, потому что остальные были уверены в том, что он есть автор разнообразных сочинений, абсолютно непохожих друг на друга. Просто всякий раз он мучительно выискивал новую интонацию, а тема или сюжет приходили сами, когда вдруг отзывался тот самый внутренний орган-оркестрион.
Итак, покраснев от натуги, ангел надувал щеки и дудел, что есть мочи, а ревун несся над Невой и Васильевским островом.
Под утро Куприн дописал рассказ.
Он открыл шкатулку, положил в нее привезенный Литке блокнот и закрыл ее на ключ, который всегда носил на цепочке вместе с нательным крестом.
11
Рассказ начинался с весьма подробного описания казни душегуба Анисимова.