– Надобно года три вытерпеть, сынок, – негромко сказал великий князь. – Или хотя бы два. А там видно будет…
Княжич сглотнул и тихонько кивнул.
Отец и сын крепко обнялись, постояли так несколько мгновений, отступили друг от друга.
К чему долгие расставания? Главное прощание случилось еще вчера, во дворце. На причале же Дмитрий Иванович княжича просто проводил.
Василий поджал губы и, стараясь сохранить хотя бы внешнее спокойствие, поднялся по белым широким сходням на ладью.
Корабельщики торопливо затянули на борт снятые с причальных быков канаты, гребцы толкнулись от близкого дна веслами, затем быстро заняли свои места на банках. Широкие лопасти вспенили прозрачную воду – и ладья величаво выкатилась на стремнину реки.
Ордынский посол закинул руки за спину и широко улыбнулся. Он пребывал в прекрасном настроении. В трюме ладьи находилось восемь тысяч наконечников для стрел, восемьсот копейных пик и восемьдесят великолепных булатных клинков для ордынской армии. В нижних комнатах сидели в просторных клетках два драгоценных двинских сокола, направленных от князя Дмитрия в подарок царю Тохтамышу.
Но самое главное – он вез своему господину мир, вечный мир! Самый твердый из всех возможных! Ибо его подкрепляла голова наследника московского престола…
Мурза Карач покосился на мальчишку, крепко вцепившегося пальцами в борт корабля и смотрящего на проплывающие мимо кремлевские стены. Усмехнулся, подошел к нему и встал рядом. Положил ладонь на плечо:
– Не грусти, Василий Дмитриевич. Впереди тебя ждут только радости, а вовсе не испытания, – сказал он. – В родном доме сидеть, рядом с отцом да матушкой, оно, конечно, хорошо. Но в неведомых странах, в дальних путешествиях жить завсегда интереснее! Много увидишь, много узнаешь. Сюда вернешься уже не наивным чадом, а мудрым бывалым мужем, всем прочим на зависть. Не печалься. Все, что ни делается, оно завсегда к лучшему.
Часть первая
Заложник
Княжича, сладко почивающего с головой под одеялом, разбудил переливчатый колокольный звон, которым сотни столичных церквей созывали прихожан к заутрене. Василий широко зевнул, потянулся, перекатился на край постели, зевнул снова и наконец все-таки откинул тонкое войлочное одеяло из верблюжьей шерсти.
В ордынских землях вообще чуть ли не всё было из шерсти: шерстяные постели, плащи, рукавицы и сумки; ковры на полах, кошма на стенах; войлочные попоны, войлочные штаны, сапоги, шапки, душегрейки. Даже доспехи, и те татары делали из войлока! Причем, нужно отдать должное,прорубить такую броню было отнюдь не просто. Войлок в палец толщиной держал удар не хуже легкой кольчуги. Если же надеть кольчугу поверх войлочной брони – воин становился и вовсе практически неуязвимым.
То, чего не получалось сделать из шерсти,татары мастерили из земли и шкур: лепили из глины кирпичи, каковые сушили на солнце, а потом возводили из этой сыромятины стены; крыши покрывали соломенными связками, местами же и вовсе конскими шкурами. Вот только перекрытия в домах, особенно больших, хочешь не хочешь – а сооружали из бревен, сплавленных из далекой и богатой северной Руси. И чем солиднее и знатнее хозяин, чем роскошнее его жилище – тем больше в нем было древесины. Кто-то обходился на весь дом десятком слег – только-только чтобы крыша над головой держалась, а кто-то крыл черным, пропитанным дегтем тесом всю кровлю, делал деревянное крыльцо с толстыми резными столбами из цельных бревен, да еще и полы возносил высоко над подклетью, выстилая их стругаными сосновыми досками, глянцево поблескивающими от янтарной олифы. И уж самая высшая роскошь – это окна из радужно переливающейся слюды, заправленной кусочками размером с ладонь в медные рамы и для пущей надежности залитой на стыках свинцом.
Опочивальня наследника русского престола выглядела аккурат самым драгоценным образом. Слюдяные окна – да еще и с позолотой на раме! Толстенные бревна перекрытий над головой, да еще и толстый тес под ногами – каковой, правда, выглядывал из-под многоцветного ковра только возле стен. Не просто ковра – а персидского, с высоким мягким ворсом! Кошма же на стенах была не грязно-коричневой, а складывалась в красно-сине-зеленый рисунок из крадущихся через густой лес гривастых могучих львов. Под стеной напротив постели стоял низкий столик из красного дерева на резных ножках, на котором дожидались внимания хозяина куски чуть желтоватой брынзы в фарфоровой китайской пиале и выложенные на серебряное блюдо толстые ломти алого сахарного арбуза.