— Люда, посмотри, что-то тут с грудью не в порядке, — говорю я.
Люда встала и, зайдя мне за спину, посмотрела на рисунок.
— Всё нормально, но только я бы так не рисовала. Накладывай сразу легко тени. Просто для самого себя. Так легче.
На тела натурщиц я нанёс лёгкую тень, рисунок собрался. Да, Люда права. Я оглянулся и увидел у мусорной корзины Юрку, он сидел, понурившись, на стуле и точил карандаш.
— Как дела, Юрка? — спросил я, усаживаясь рядом с ним.
— Спасибо, очень плохо! — ответил он, вздохнув.
— Чего так?
— Всё! Скоро у Машки день рождения, куплю ей лыжи, поставлю её на них, открою дверь и спущу с лестницы.
— Давно это слышу. Ну, что теперь у вас?
— Да всё то же. Ляжем в постель, только и слышу: «Ой! Ой! Нет! Что ты собрался делать! Только не кончай на меня! А теперь что хочешь делать?! Ой! Нет! Ты извращенец!» И лежит рядом, как бревно. Я прошу её: «Ты хоть поласкай меня». А она мне: «Ты вообще мужик или нет? Кто должен инициативу проявлять?!»
— Вы два клоуна!
— Ты скажи мне, есть вообще нормальные бабы на свете? Мне бы такую, чтобы «зажигалка» была! А твоя Наташка какая?
— Про Наташку не будем?
— Это почему?
— Я её люблю.
— Ну, ладно… А лыжи я Машке точно подарю!..
Я направился было к своему мольберту, как вдруг в дверях появился преподаватель с молоденькой красивой девушкой лет двадцати. Он показал ей на раздевалку у второго подиума, куда она и направилась, а сам подозвал меня к себе.
— Виталий, у нас новенькая натурщица, будет позировать в первый раз, не хочу её сразу ставить перед большим курсом. Порисуй её с Юрой. Пусть привыкает.
— Да я уже начал рисунок, всё уже хорошо прорисовал…
— Ничего, начни другой. Какая проблема?! Посадите её сами и поставьте свет.
Мы с Юркой перебрались со своими мольбертами ко второму подиуму в другом конце мастерской. Девушка появилась в голубеньком халатике и остановилась, не зная, что делать. Ей было лет двадцать, как и нам.
— Садись на стул, — предложил я.
— Как сесть? — выдохнула она.
— Садись, чтобы было удобно. Как будто ты решила отдохнуть.
Она быстро сняла халатик и села на стул. Под светом лампы тело её было золотистым и очень красивым. Ну вот, теперь надо начинать всё сначала. Я стал рисовать, как посоветовала Люда, — сразу же набрасывая лёгкие тени. Измеряя в очередной раз пропорции, я увидел, что тело натурщицы вздрагивает. Приглядевшись, я понял, что она икает и очень этим смущена — щёки и шея покраснели.
— Хочешь, быстро вылечу от икотки? — спросил я её. — Нужен стакан воды.
— У меня есть бутылка минералки, — предложила она.
— Давай. А как тебя звать?
— Рената.
Быстро шмыгнув за ширму, она вышла с бутылкой воды.
— Встань на одну ногу, — сказал я, поднимаясь к ней на подиум. — Вторую ногу заведи назад и подними её, как можно выше. Руки сцепи сзади и тоже подними, как можно выше. Вот так стой и пей воду маленькими глотками.
Я поднёс горлышко бутылки к её раскрывшимся губам. Вода вытекала из её рта, текла по подбородку, шее и дальше по груди… животу…
— Руки выше! И ногу не опускай! И не падай! Держись губами за горлышко бутылки…
— Виталька, кончай, — не выдержал Юрка, — я не могу больше на такое смотреть!
— Ты хотел сказать — заканчивай? — повернулся к нему я.
Рената засмеялась и закашлялась.
— Виталий, что ты с ней делаешь! — оторопело воскликнул появившийся в дверях преподаватель. — Ты ненормальный? Выйди в коридор!
Когда я вышел, преподаватель закурил и посмотрел на меня с недоумением.
— Виталий, что это за пантомима? Ты забыл, что здесь Академия художеств, а не бордель.
— Я так лечу икоту. У неё, кстати, прошла.
— Ты бы посоветовал ей хоть халатик надеть. Ты её что-то слишком быстро раскрепостил… Но, ладно, теперь о твоих работах. Я заметил, что у тебя есть склонность к драматическим сюжетам. Я специально дал тебе задание — сделать летний, солнечный, безмятежный пейзаж. И вот я смотрю на твой солнечный пейзаж, и мне рыдать хочется! Виталий, где покой и безмятежность в твоей работе?
— Я не знаю, где. В жизни я вижу всё больше страдание.