— Сладкий, — одобрил я.
— Плохой бы я не дала, — и, помолчав, она неожиданно спросила: — Угадай, где я раньше работала?
Я посмотрел на её черные длинные волосы и карие глаза.
— Сдаюсь! Кем?
— Представь себе, водила троллейбус, — улыбнулась она и тут же погрустнела, — но недолго — всего год. Я… сбила человека… Нет, не насмерть и даже не покалечила его… но… я ушла. больше не могла там работать! Это… был такой кошмар! До сих пор иногда снится, а ведь случилось несколько лет назад.
— Не думай об этом, — сказал я, повернувшись к ней, — выбрось из головы. Всего этого уже нет…
— То же самое можно сказать обо всём в жизни, — усмехнулась она, — вот мы сейчас лежим с тобой, но ещё миг, и всего этого уже нет…
Дверь открылась, и в мастерскую быстро вошла Наташа с большой спортивной сумкой на плече. На кончиках её светлых волос искрились капельки тающего снега.
— А это вы тут чего делаете в интимной обстановке? — спросила она с усмешкой, бросая сумку на пол. — Сексом, что ли, занимаетесь?
— Наташка, это не то, что ты думаешь! Я тебе сейчас всё объясню, — начал я ей подыгрывать.
— Ладно, ладно, — махнула она рукой, — секс — дело молодое, весёлое!
— О, Натка, дай сигаретку, — вскочила Марина, запахивая раскрывающийся халат и, повернувшись ко мне, предложила: — Слушай, а давай закончим на сегодня? Я что-то устала.
— Хорошо, иди. Но только завтра доделаем. Слушай, Наташка, ты пришла вовремя, глянь там у меня ноги на рисунке, что-то не получаются.
— Натка, так тебе что, надо позировать? — выглянула из-за ширмы Марина.
— Да зачем, что я — ноги твои не знаю!
Наташа повесила на стул куртку и, угостив убегающую Марину сигаретой, села на моё место за мольбертом. Я устроился на стул рядом с ней. Оглядев внимательно рисунок, она стёрла на листе большой резинкой ноги моей модели и несколькими движениями руки их снова наметила.
— Вот так годится? — спросила она, усмехнувшись, и вдруг, продолжая рисовать, сказала чуть тише: — Я сегодня уезжаю в Питер, через месяц приеду, закончим с нашим разводом, и тогда я уеду… совсем…
Она посмотрела на меня внимательно и покусала губу.
— Понимаешь… совсем уезжаю…навсегда?… — переспросила она.
— Понимаю… навсегда.
— Нет, не понимаешь, — вздохнула она. — А ты всё со своей… новой?
— Да, с ней.
— Ну и как она в постели?
— Очень хороша!
— Да, верю, джинсы вон спереди аж протёрлись от напряжения! — усмехнулась Наташа и, дотронувшись до рукува моей рубашки, вздохнула: — Ой! Дырочка! Бедный ты мой, и зашить-то рубашку некому… Держи! Готов твой рисунок. Я что пришла… Я письма твои принесла. Все, что ты мне писал за все годы…. Оставь у себя вместе с моими письмами! Я так хочу… Не спрашивай — почему.
Наташа расстегнула молнию сумки, достала несколько толстых пачек писем и протянула их мне. Я подержал две пачки писем в руках, словно взвешивая их.
— Кажется, это все, — сказала она и, застёгивая сумку, с улыбкой произнесла: — А в меня влюбился один человек! Знаешь, он так меня любит!.. Так боготворит! Он… даже плакал от счастья, когда признавался в любви! Нет, у нас ничего не было. Я для него сейчас божество, недосягаемая… Он такой робкий!
— Я рад, что в твою жизнь пришла любовь.
— И не ревнуешь?
Я промолчал.
— Вот-вот, узнаю твою манеру уходить от ответов! Я спрашиваю, не ревнуешь? — чуть громче спросила она, приблизив своё лицо ко мне.
— Как можно ревновать, он любит тебя как божество и недосягаемость…
— Да, он меня любит. Только не знает ещё, какой у меня характер.
— Это интересно! Расскажи, какой у тебя характер? Я наконец узнаю.
— У меня в душе есть стержень.
— Судя по запаху, который от тебя исходит в последнее время, у тебя там штопор, а не стержень.
— А у тебя — презерватив! — вспылила она.
— Наташа, это так грубо.
— Какие мы культурные! — и, чуть помолчав, сказала: — Твоя… небось ждёт тебя… Дай-ка глянуть на твоё нетерпение.
И она положила руку на молнию моих джинсов.
— Не вижу особого нетерпения, — усмехнулась она, медленно расстёгивая молнию. — Какое безобразие! Тебя ждут, а ты позволяешь неизвестной женщине ласкать тебя…!
— Почему неизвестной? Недосягаемости и божеству.