Но днём здесь всё же встречались люди, а нам так хотелось уединения. Мы шли к её дому, поднимались на самый верхний этаж, а потом по вертикально стоящей железной лестнице, через люк, забирались на крышу дома. Летом мы любили лежать на тёплой, нагретой солнцем крыше. Звуки города не проникали сюда. На крыше было много гнёзд чаек, они летали над нами, когда мы появлялись, но потом успокаивались, и наступала тишина. Отсюда город казался игрушечным с маленькими игрушечными машинками, а люди… о людях мы забывали, для нас существовал лишь наш раскалённый на солнце железный остров, летящий в голубом небе под белыми облаками.
Но только в лесу за городом мы чувствовали себя по-настоящему свободно. Наташа падала на мягкий мох и с улыбкой протягивала ко мне руки… Но почему-то сосны шумели над нами очень тревожно, сердце сжималось, и я не мог понять почему… почему в эти мгновения в душе так беспокойно.
— Я видела странный сон, — сказала она однажды, лёжа на спине, и глядя на сосновые стволы, уходящие ввысь. — Я видела двух собак, привязанных друг к другу хвостами, они громко лаяли, рычали, скулили и рвались в разные стороны. Они так страдали!..
А мне несколько раз снился другой сон. В этом сне я видел себя на лестнице её дома, я поднимался по ступенькам на самый верх и оказывался перед её дверью, она была открыта, а за дверью… ничего не было! Я видел в проёме двери голубое небо, как если бы дверь была в стене высокой башни. Я опускался на ступеньки и не знал, куда мне теперь идти.
Глаза Наташи были близко-близко, и я чувствовал на своих губах её дыхание с ароматом клубники. Нет, я никогда не рассказывал ей про свой сон.
Однажды мы вышли на просеку с высокой смотровой вышкой. На самом верху была большая площадка без перил. Довольные находкой, мы забрались по лестнице на самый верх!.. Под нами сосны кивали нам одобрительно своими верхушками, а за лесом синела полоса моря. Тёплый ветер пах морем, лесом и ещё чем-то летним, свежим от чего дышалось легко и глубоко. С этих пор смотровая вышка стала нашей маленькой планетой, только нашей и никого здесь кроме нас больше не было…
Спустившись с вышки, мы пробирались сквозь лесные заросли, поднимались на дюны и бежали к морю, на бегу сбрасывая одежду. Никого не было на пустынном берегу. Мы качались на волнах, Наташа обхватывала меня руками и ногами и впивалась солёными, губами в мои губы. Накупавшись, мы грелись на горячем песке в дюнах, жёсткая трава на вершинах дюн шелестела на ветру, ветер задувал на нас золотистый песок. Наташа чуть улыбалась, на губах её сверкали песчинки, она тихо произнесла:
Звуки жизни случайной меня
не тревожат. Жду. Я знаю, что ты
меня не покинешь. Ко мне подойдёшь.
Образ твой в молчании я сохраню.
Она прижалась лицом к моему лицу и судорожно обняла меня.
— А все-таки мы молодцы, мы умеем ждать! — сказала она. Как хорошо жить и чувствовать, что ты кому-то нужен, просто необходим, что кто-то постоянно думает о тебе, и что мне тоже есть о ком думать, о ком мечтать. Помнишь, как мы рисовали вместе? Всё казалось преодолимым, и не было ничего недоступного и работы получались неплохие, без тебя они у меня хуже. Но скоро, скоро мы будем вместе. Самое главное — ждать.
Академия любви
Я заглянул в мастерскую живописцев, крадучись, проскользнул между холстами, установленными на мольбертах, и увидел стоящую спиной ко мне Гунту. Она задумчиво разглядывала большую картину. Длинные пышные волосы на черной майке сияли, как золото. Тихо приблизившись, я звонко шлёпнул её по попе. Она некоторое время продолжала разглядывать картину, а потом медленно, словно очнувшись, оглянулась.
— А, это ты! — сказала она.
— Минутку, — опешил я, — что значит — а, это ты? А кто же ещё?
— Думаешь, нет желающих?
— Интересно!
— Какой ты собственник! Всё хочешь себе заграбастать. Я свободная девушка! Меня все могут шлёпать!
— Гунта…
— Ладно, шучу… Слушай, лучше выручи! Я в беде! — сказала она, глядя на меня с мольбой.
— Что случилось?
— Видишь эту картину? Она из академического фонда. Профессор принёс для образца… Я случайно столкнула её вниз прямо на палитру. Смотри, небо перемазано, а сейчас профессор придёт! Это же классика латышской живописи! Из музея! Меня убьют!