— Вик? Это отец Ингрид. Мне надо с тобой поговорить.
Вот уж чего мне никак не хочется. Легко могу себе представить, чего только мамаша Росуэлл не напела ему в уши: и как я заявился домой пьяный в дым, и как блевал на ее ковер. Не удивлюсь, если ему теперь при встрече со мной захочется заехать мне в физиономию.
— Да? О чем это?
— Не строй из себя невинного младенца, черт побери, — говорит он. — Как ты думаешь, о чем?
— Ну хорошо, когда? Я ведь на работе.
— А где ты обедаешь?
— Тут есть маленькое кафе за углом.
— Ты знаешь «Дельфин» — пивную на Бред-стрит?
Я говорю, что знаю.
— Давай встретимся там в половине первого... Хэлло! Ты меня слышишь? Мне показалось, что нас прервали. Так ты придешь туда?
— Хорошо, приду, — говорю я и вешаю трубку.
Все утро у меня сосет под ложечкой — что такое собирается он мне сказать, думаю я. Но когда в обеденный перерыв я прихожу в пивную, вижу, он совершенно такой же, как всегда, спокойный, рассудительный. Мы заказываем обед, и он не начинает разговора, пока нам не подают суп.
— Довольно скверная получилась история, во всех отношениях скверная, не так ли? — говорит он.
— Да, конечно.
— Меня очень подмывало послать тебе счет за чистку ковра.
Я чувствую, что краснею.
— Я должен извиниться перед вами за это. Ей-богу, ведь не нарочно. Я был сильно под мухой, и как-то это нечаянно вышло.
— И кажется, пиво вдобавок еще слегка развязало тебе язык?— говорит он.
Я молчу.
— Возможно, у тебя были причины слететь с катушек, не знаю. Мне ведь пока известна только одна сторона этого дела. — Он берет ложку, принимается за томатный суп. — Я бы теперь не прочь послушать тебя.
Я ерзаю на стуле.
— Не знаю, право, это не так просто.
— Ты боишься обидеть меня? Ничего, попробуй все же.
— Ну, видите, мне кажется, все дело в том, что миссис Росуэлл невзлюбила меня с самого начала, и она просто не давала нам с Ингрид возможности наладить нашу жизнь. Мы, в сущности, как бы не были женаты. Я рта не мог раскрыть без того, чтобы она тут же не стала говорить поперек. Не знаю, известно ли вам это, но она имеет огромное влияние на Ингрид.
Он кивает:
— Знаю. Быть может, это отчасти потому, что я так часто в отъезде.
— В общем, так или иначе, у Ингрид на первом месте всегда была мать, и она вечно плясала под ее дудку, а я все время чувствовал себя нахлебником и даже хуже, потому что нахлебник тот хоть может приходить и уходить, когда ему вздумается, а она все время долбила мне насчет моих обязанностей и моей ответственности за семью и в то же время не давала мне возможности проявить какую-то заботу и нести какую-то ответственность, потому что я в доме был просто никто... А потом, когда случилось это несчастье и она даже не дала мне знать, я так обозлился, что чуть тогда же не ушел из дому насовсем.
— То есть как это не дала тебе знать?
Я рассказываю ему, как пришел домой и нашел дверь запертой и как миссис Олифант сообщила мне о том, что произошло. Ясно вижу, что он ничего об этом не знал, однако не подает виду.
— Она даже пыталась обвинить меня в случившемся, — говорю я ему.
Весь этот разговор отнюдь не доставляет мне удовольствия. Не очень-то приятно говорить человеку в глаза, какая у него жена гадина, даже если он сам на это напросился.
— Послушать ее, так можно подумать, что я невидимкой стоял там на лестнице и собственноручно спихнул Ингрид вниз...
Я жду, что он скажет что-нибудь и я пойму, многое ли ему известно, но он ничего не говорит.
— Но тем не менее ты решил остаться?..
— Да... А потом дела пошли еще хуже. Ингрид стала хандрить, слоняться по всему дому без дела, словно у нес какой-то смертельный недуг, и никакими силами нельзя было заставить ее встряхнуться. Она считала, что я бесчувственный.
— Потеря ребенка была для нее большим ударом, ты же понимаешь.
— Само собой разумеется, понимаю, но не может же она до конца своей жизни вести себя так, словно это произошло только вчера. Мне, ей-богу, кажется, что миссис Росуэлл нарочно не давала ей выйти из этого состояния.
— Словом, как я понимаю, ты хочешь сказать, что основная причина всех бед — в миссис Росуэлл? — спрашивает он, пристально глядя на меня.
— Да... Да, я именно это хочу сказать.
Жутко неудобно говорить человеку такие вещи про его жену, особенно если он к тому же славный малый. А мне волей-неволей приходится винить во всем мамашу Росуэлл — ведь не могу же я сказать ему о самой главной, об истинной причине — о том, что я никогда по-настоящему не любил Ингрид.