— Ты только представь себе, Элис, — сказал Олберт, поднимаясь со стула с книгой в руке: — Тут, значит, этот паршивец, пьяный в дым, гнал машину как ненормальный, сшиб кого-то и удрал. Теперь он, значит, совсем одурел со страху и пристает к своему брату, заклинает его Христом богом, чтобы тот ему помог, и вдруг входит служанка и говорит, что там, дескать, полицейский пришел... и тут появляюсь я.
— «Кто из вас, господа, является владельцем этой машины, что стоит у подъезда?» — Ну тут, конечно, у этого малого уже совсем душа в пятки — он же думает, что за ним пришли. А на самом-то деле, понимаешь, я только хочу оштрафовать его за то, что он оставил машину без света. Ты представляешь? Это одна из самых... самых главных кульминаций в пьесе.
— Это страшно захватывающая сцена, Олберт, — сказала Элис. — И ты там у них сегодня вот так же вот, как сейчас, это говорил?
— Что это?
— «Кто из вас, господа, владелец машины, что стоит у подъезда?»
— Нет, понимаешь, получилось не совсем так. Когда ты одна меня слушаешь, тогда легче как-то. А перед этой шикарной публикой, знаешь, как теряешься! Прямо балдеешь от страха, что не так выговоришь какое слово или просто не то ляпнешь... Привыкнуть надо, тогда легче будет.
— Так ты, значит, всерьез решил согласиться?
— Да понимаешь, — сказал Олберт, почесывая в затылке, — у меня вроде и выбора-то нет. Уж больно она въедливая дама, эта миссис Босток. Ну и, надо сказать, — добавил он, — зацепляет это тебя как-то за живое, понимаешь.
Элис улыбнулась.
— Понимаю. А ты валяй, Олберт. У тебя пойдет.
Олберт поглядел на жену, и широкая улыбка медленно расплылась по его лицу.
— Вот и мне кажется, что пойдет, Элис, — сказал он. — Думается мне, что пойдет.
Связав свою судьбу с драматическим искусством, Олберт весь без остатка отдался делу самоусовершенствования на этом неизведанном поприще. Вечерние посещения дома миссис Босток по понедельникам открыли новую страницу в его жизни. Ему впервые пришлось столкнуться с таким явлением, как артистический темперамент, и он скоро обнаружил что очень часто сила этого темперамента находится в обратной зависимости от силы таланта. Это его потрясло.
— Ты таких людей и не видывала, — оказал он как-то вечером Элис. — Они пожимают друг другу руки, чтобы поглубже запустить когти, и обнимаются, чтобы сподручнее было всадить нож в спину.
— Да будет тебе, Олберт, — сказала Элис, добрейшее и кротчайшее существо на свете. — Быть того не может, неужели такие уж они все скверные?
— Нет, — признался он. — Есть и порядочные. Но кое-кто — не лучше сатаны. Мне что-то с такими людьми и сталкиваться не приходилось. И больше половины из них даже никакого отношения к нашему Кооперативно-промышленному не имеют.
— А как у вас дело подвигается? — спросила Элис.
— Да неплохо. На следующей неделе будем уже пробовать на сцене, с обстановкой и разными там входами и выходами.
Вечером накануне генеральной репетиции Элис услышала стук в дверь: на крылечке стоял полицейский.
— Олберт Ройстон здесь проживает? — резко прозвучал в её ушах бесстрастно-служебный вопрос.
Элис растерялась.
— Здесь, — ответила она, — но его сейчас нет дома.
Она отворила дверь чуть пошире, и луч света упал на лицо полицейского. Ее муж со смехом шагнул к ней.
— Дурачок ты мой! — с облегчением воскликнула Элис. — Ты же меня напугал.
Олберт, все еще посмеиваясь, прошел следом за ней в дом.
— Ну, как я выгляжу?
— Чудесно, — сказала Элис. — Но неужели ты так и шел по улице? Ты же мог влипнуть в историю.
— Не беспокойся, — сказал Олберт. — Я надел поверх формы плащ, а каску спрятал в сумку. Мне просто хотелось, чтобы ты первая, наперед, так сказать, на меня посмотрела. И потом миссис Босток говорит, не можешь ли ты подложить кое-где ваты под мундир — так, чтобы потом ее вытащить, когда они будут отдавать его обратно. Он мне вроде как широковат.
— По-моему, он сшит на великана, — оказала Элис, расправляя на нем мундир и оглядывая его со спины. — Ох, Олберт, до чего ж все это интересно! Я прямо жду не дождусь этого вашего спектакля.
— Ну, теперь уж, хочешь не хочешь, дело сделано, назад не повернешь, — сказал Олберт. — Ждать осталось одну неделю.
В день спектакля он был на месте задолго до начала представления и к концу первого акта уже облачился в форму полицейского. Когда начался второй акт, он оказался совершенно один в театральной уборной. Он поглядел на себя в зеркало и чуть сдвинул на бок каску. Право слово, он выглядит что надо! Выйти бы сейчас шутки ради на улицу и оштрафовать кого-нибудь за превышение скорости или еще там за что, вот была бы потеха! Он прищурился, метнул свирепый взгляд в зеркало и негромко, но внушительно пробасил первую фразу своей роли.