Ева кивнула:
— Я эту песенку знаю. — Она глубоко вобрала в себя воздух. — Но не понимаю, как ты можешь терпеть. Честное слово, не понимаю. — Она обвела глазами комнату, и зрелище, представшее ее взору, было настолько жалким, что она еле сдержала дрожь отвращения.— Слава богу, что хоть я выбралась отсюда, как только случай представился.
— Ну, ты — это другое дело, — сказала мать. — Ты в любом случае ушла бы со временем.
— Да нет, не ушла бы, если б он сумел настоять на своем. Его бы вполне устроило, чтоб две женщины ухаживали за ним. Да и деньги мои его бы устроили: он тогда мог бы больше себе оставлять. — Она помолчала и, не сдержавшись, разразилась потоком злых, возмущенных слов: — Не понимаю я этого. Просто не понимаю. Муж должен быть — ну, вот как Эрик. Должен относиться с вниманием к жене, должен холить ее. А когда он перестает быть таким, то и жена может махнуть на него рукой. Ты же моему отцу ничем не обязана. Ты можешь уйти отсюда сегодня, сейчас, и никто тебя за это не осудит. И ты знаешь, есть такое место, где тебя в любую минуту примут. Теперь такое место у тебя есть.
Миссис Скерридж проницательно посмотрела на дочь, сидевшую к ней в профиль, разрумянившуюся от жара, который исходил от очага, и от бурлившего в ней возмущения.
— А Эрик тоже так думает? — спросила она. — Что он-то думает по этому поводу?
— Ну... Он думает так же, как я. Он тоже не понимает, почему ты здесь торчишь.
— Но это еще не значит, что он будет счастлив поселить тещу в своем новом доме. Особенно такую, как я.
— А что же в тебе такого особенного?
— Ну, мне кажется, он не считает, что я самая приятная женщина на свете.
— Но ты можешь быть приятной!— воскликнула Ева. — И станешь приятной, если уйдешь отсюда. Конечно, какой тебе смысл следить за собой здесь, когда ты неделями никуда не выходишь, а вокруг на многие мили нет никого, и муж твой тратит все деньги на пари да на вино? Интересно, у кого бы хватило духу гордиться такой жизнью?
— Видишь ли, мое место рядом с твоим отцом, Ева, и тут уж ничего не поделаешь.
— Но не собираешься же ты...
— Хватит, — промолвила мать тихо.
Ева сказала: «О!» и нетерпеливым движением опустила ноги на пол. Из приемника по-прежнему гремела какая-то музыка.
— Ты непременно хочешь это слушать?
— Можешь выключить, если тебе мешает. Я слушала старинную танцевальную музыку, но она уже кончилась.
Ева обогнула кресло и выключила приемник. Наступила тишина; она продолжала стоять спиной к матери, держа руку на крышке приемника.
— Мама,— сказала она вдруг и повернулась к ней лицом, — я незаконнорожденная?
Мать вздрогнула.
— Нет, что ты.
— Но вы с отцом вынуждены были пожениться из-за меня, правда?
— Нет, нет. Все было немножко не так. Поженились мы, правда, когда поняли, что ты должна появиться на свет, но мы и без того поженились бы. Никто нас к этому не принуждал. — Она спокойно выдержала взгляд дочери. — А как ты об этом узнала?
— О, я уже давно об этом раздумываю, — сказала Ева, продолжая стоять за креслом. — Достаточно было сравнить несколько дат, чтоб убедиться.
— Ты сказала об этом Эрику?
— Нет.
— А собираешься сказать?
— Не вижу в этом надобности.
— Я тоже, — сказала миссис Скерридж. — Но ведь не думаешь же ты, что это может иметь какое-то значение?
— Не знаю, — откровенно призналась Ева. — Он... Видишь ли, он в некоторых вопросах держится очень строгих правил, наш Эрик. И мне не хотелось бы портить...
— Но никто не может назвать тебя незаконнорожденной, Ева, — сказала миссис Скерридж. — Мы же поженились за много месяцев до того, как ты... — Она посмотрела в огонь. — Извини меня, девонька, я никогда не считала нужным говорить тебе об этом.
— Тебе, во всяком случае, не за что извиняться.— Ева поджала губы. — Не ты виновата в этом, а он.
— Нельзя так ненавидеть своего отца, Ева.
— Да как я могу относиться к нему иначе, когда все, что с ним связано, сплошная мерзость? Он испортил тебе жизнь и испортил бы мне, если б я не воспротивилась. Он даже жениться по-человечески не мог, и тебя к себе привязал только потому, что ты в беду попала.
— Ничего подобного, совсем все было не так, — с силой сказала мать. — Он в те дни был другой. Ты бы не поверила, насколько другой.
— Это ты говоришь. А я его таким не помню. Мой отец всегда был человеком с крепким кулаком и подлой душой, этакая старая дрянь, да он понятия не имеет, что такое приличная жизнь, все готов просадить на свои пари.
— Ах, Ева, Ева...
— Извини, — сказала она, — но у меня просто все кипит при одной мысли о нем.