— А где Колин?
Она пожимает плечами, не прекращая своего танца.
— Вот уж не знаю.
По правде говоря, я немножко побаиваюсь Фёбе: она может сказать все, что ей взбредет в голову, если что-нибудь взбредет. Она хорошо справляется с работой, ее терпят, но когда-нибудь она скажет кому не следует пару теплых слов, и ее вышвырнут вон. Правда, этим ее не испугаешь: сразу видно, что ей наплевать, даже если ее завтра уволят. Такая уж она девчонка.
— А был он сегодня утром?
— Не видела. — Она делает несколько шажков, потом круто поворачивается и оказывается лицом к лицу со мной. — Не нравится мне ваш галстук.
— А что в нем плохого?
— Не модерновый, такие теперь не носят, — говорит она. — Это стариковский галстук. — Она протягивает руку и преспокойно вытаскивает его у меня из джемпера, чтобы как следует рассмотреть. Потом покачивает головой и, приплясывая, прищелкивая пальцами, снова начинает кружиться у станка.
Я засовываю галстук обратно.
— Какой же, по-вашему, галстук я должен носить?
— Ну, такой узенький, — словом, модерновый. Их полно в магазинах.
— По мне, так пусть бы они все в магазинах и остались. Я даже в гробу такой не надену.
— Ну, если вы хотите походить на своего дедушку...— говорит она.
— На пижона я, во всяком случае, походить не хочу... И что вы все приплясываете, неужели не можете постоять спокойно? Этак у вас скоро будет пляска святого Витта, если ее уже нет.
Фёбе замирает, выпятив свою очаровательную грудь, и тоном герцогини произносит:
— Если вы намерены оскорблять меня, мистер Браун, то лучше покиньте помещение.
Я с улыбкой отхожу от стола и бросаю ей рулон чертежей.
— Снимите-ка мне с каждого копию, ладно?
— К какому сроку?
— Когда вам будет угодно, но только чтобы все было готово через десять минут.
Немного погодя я вижу, как Фёбе выходит из копировальной, и устремляюсь туда, чтобы застать юного Лейстердайка одного.
— Послушай, Колин, ты знаешь эту хорошенькую брюнетку из машинного бюро? Ее зовут Ингрид Росуэлл. — Лейстердайк кивает. Он знает всех. Он из тех молокососов с пухлыми щечками, к которым женщины почему-то питают особое пристрастие — то ли в них просыпается материнский инстинкт, то ли что другое. Я вынимаю из кармана записку. — Можешь передать ей это?
Он ухмыляется.
— Подумаю. — Берет записку и кладет ее в карман.
— Но ты понимаешь, что я имею в виду. Чтоб все было шито-крыто.
— Ясное дело.
На душе у меня неспокойно, когда я расстаюсь с ним. Теперь еще кто-то знает о моей тайне, и, если Ингрид даст мне от ворот поворот, я буду выглядеть весьма глупо.
Ответа можно ждать только после обеденного перерыла. В столовой мне удается поймать взгляд Ингрид, и она как будто даже улыбается, но тотчас отводит глаза. Часов около двух Фёбе проходит мимо, бросает мне на доску письмо и во всеуслышание объявляет: «Тут одна девица из машинного бюро просила вам передать». Я опускаю голову и упираюсь лбом в сцепленные руки. Минуты две я сижу так, не смея выпрямиться, — наверняка все вокруг слышали. Жду, чтобы у меня перестали гореть щеки, потом исподтишка озираюсь по сторонам и вижу, что все вроде бы заняты — каждый своим делом. Сую письмо в карман и устремляюсь в туалет, чтобы вдали от всех прочесть его. Я так волнуюсь, вскрывая конверт, что у меня трясутся руки.
Письмо совсем коротенькое.
«Дорогой Вик, — гласит оно, — к сожалению, я не могу прийти сегодня вечером, потому что к нам приехала на несколько дней погостить моя двоюродная сестра. Ингрид».
Ну вот. Дошло до тебя наконец или все еще нет? Я слышу, как кто-то открыл кран и моет руки, дергаю за цепочку, распахиваю дверь кабины и возвращаюсь к себе в зал. На душе у меня ужасно тяжело. Всю неделю я хожу с этой тяжестью, до чертиков несчастный, автоматически произвожу какие-то движения и даже не вижу, что я делаю, хоть и сознаю, что рано или поздно это доведет меня до беды. Но вырваться из этого состояния не могу. Понимаю, что я болван, но, когда наступает пятница, чувствую, что просто не могу не попытаться еще раз назначить ей свидание. На этот раз счастье, как в сказке, улыбается мне. А происходит все вот как: я стою один в копировальной, и вдруг заходит она — справиться о каких-то чертежах, которые надо приложить к письму Миллера.
— Право, не знаю, где они, — говорю я, роясь на столе. — Вам придется спросить у Колина. По-моему, он их еще не размножил.
Она говорит, что, мол, ничего не поделаешь, придется сначала закончить письма, а потом наведаться еще раз насчет чертежей и направляется к выходу.
— Послушайте!
Она останавливается, поворачивается, но не смотрит на меня. Видно, догадывается, что сейчас будет, думаю я, и ей не очень-то приятно снова говорить мне «нет».