А потом она, видно, задумывается и, прильнув к моему плечу, шепотом спрашивает:
— Вик, а, Вик, скажи, ты не считаешь меня слишком доступной?
— Почему?
— Ну, из-за того... что сейчас произошло?
— Ты не должна никогда так думать,— говорю я ей.— Никогда. — И снова покрываю ее лицо поцелуями — каждый квадратный дюйм ее лица, потому что я хочу, чтобы она почувствовала, как я благодарен ей, как люблю ее, а после сегодняшнего вечера стал любить еще больше.
Домой я возвращаюсь поздно. Старушенция поджидает меня: стоя спиной к камину, она заводит будильник. Старик, видимо, уже лег спать.
— Хорош, — говорит Старушенция, а я останавливаюсь на пороге, зажмурившись от яркого света.
— А что такое?
— Его пригласили на чай, а он взял и удрал. И что только подумал Дэвид.
— Он что-нибудь сказал?
— Это же воспитанный человек. Тебе бы поучиться у него, как себя вести.
— Я ведь сказал Крис. И она не возражала.
— Ну, наша Кристина вечно тебя покрывает. Да и что, собственно, она могла сказать? Не держать же тебя силой, раз ты заявил, что уходишь.
Я сажусь в кресло и расшнуровываю ботинки. Чувствую, что лицо у меня красное, щеки горят, но я крепко сжимаю губы, чтобы не испортить сегодняшний вечер.
— Постыдился бы, — говорит Старушенция.
— Послушай, — говорю я, — ведь я был приглашен на чай к собственной сестре, а не в Букингемский дворец. На чай. Значит, я вовсе не обязан был сидеть там до ужина.
Старушенция берет с камина свою чашку и допивает остатки чая.
— Когда тебя приглашают к чаю,— не отступается она, — это не значит, что ты должен бежать из дому, как только встали из-за стола.
— Опять ты, как всегда, преувеличиваешь. Во всяком случае, я объяснил все Крис, и она не возражала.
— Что же ты объяснил? А я вот даже не знаю, где ты был, по какому такому важному делу.
Я встаю и, повернувшись к ней спиной, выуживаю свои ночные туфли из-под стула.
— У меня было свидание.
— С девицей?
— Да.
— Но ты еще две недели назад знал, что сегодня мы к идем к нашей Кристине.
— Мы должны были встретиться вчера, но произошла небольшая путаница, и пришлось отложить встречу на сегодня.
— А мне казалось, ты говорил, что вчера вечером был где-то с приятелем?
— Я и был. Я же сказал тебе, что произошла путаница.
— Что-то это для меня слишком мудрено, — говорит она. — Все какие-то тайны.
Я чувствую, что помимо воли начинаю свирепеть. Ну, зачем она все портит? Знай она, что произошло сегодня в парке, можно себе представить, как бы она все опошлила, загрязнила, а ведь ничего пошлого и грязного не было. Я надеваю домашние туфли, не поднимая головы, но чувствую, что она наблюдает за мной.
— А я знаю эту девицу?
— Нет.
С минуту она молчит, потом произносит каким-то странным, неестественно тоненьким голоском:
— Надеюсь, ты расскажешь то, что мне положено знать, когда придет время.
— Что у нас на ужин?
— В хлебнице лежит батон. Можешь приготовить себе чашку какао. А я иду спать.
— А молока у нас много?
— Достаточно.
— Тогда я выпью стакан молока.
— Оставь только нам с отцом к завтраку. — Она направляется к двери, держа в руке будильник, который тикает в тишине, как метроном. — Пожалуйста, не сиди долго и не забудь выключить свет.
Я иду на кухню, нахожу батон, разрезаю его вдоль и густо намазываю маслом. Интересно, почему Старушенция не стала расспрашивать меня подробнее об Ингрид? Поразмыслив над этим, я прихожу к выводу, что в глубине души она была даже рада, узнав, что я ходил куда-то с девушкой.
Беру батон, молоко, возвращаюсь в гостиную и сажусь у огня. Вся беда в том, что, в общем-то, мне и самому это начинает казаться пошлым и грязным. Ведь об этом даже говорить не положено, просто так уж повелось испокон веков, и надо, чтобы продолжался род человеческий, однако людей, которые занимаются этим ради удовольствия, ставят на одну доску с пьяницами и картежниками. Такие мысли невольно приходят мне в голову, хоть я и знаю, что это неправда, во всяком случае у Крис с Дэвидом, да и у меня с Ингрид это не так.