— Может, ты слишком быстро повел наступление, — говорит Уилли, пристально глядя на меня. — И напугал ее.
— Да я пальцем до нее не дотронулся.
— Тогда, значит, слишком долго тянул.
— Ну вообще-то... вообще мы целовались. Но ничего другого у меня и в мыслях не было. Во всяком случае, по отношению к ней. Она не такая.
— Какая не такая? — говорит Уилли.
— Ну, словом... она не как все.
— Чем же она не как все? — спрашивает Уилли. — Наверняка у нее есть все, что надо, — и спереди и сзади.
Мне неприятно вести об Ингрид такой разговор, и я чувствую, как лицо у меня каменеет.
— Я- просто хотел сказать, что она порядочная девушка, Уилли.
— Настолько порядочная, что заставляет тебя выстаивать зря на углу, так, да? — говорит Уилли.
— Может, ее что задержало.
— Может, она выпила чаю, упала и умерла, — говорит Уилли.
— Ах, да заткнись ты, Уилли, — говорю я и снова отхлебываю из кружки.
Кружка Уилли уже пуста.
— Как хочешь, — говорит Уилли. — Не станем же мы ссориться из-за какой-то девчонки. Особенно из-за такой, которая не является на свидания. Давай выпьем еще по одной.
100
— Нет, хватит. — Я заплатил за пиво, которое мы выпили, и потому могу спокойно это сказать: у него на может возникнуть мысль, что я отказываюсь, чтобы не платить. — Мы можем опоздать к началу фильма.
Вестерн мне понравился, особенно последняя часть, когда начинается всеобщая драка и они лупят друг друга почем зря. Так дерутся, что кажется, будто это всерьез. Потасовка идет — просто жуть. Словом, это немного отвлекает меня от моих мыслей, и временами я даже забываю, что есть на свете такая девчонка по имени Ингрид Росуэлл. Но как только мы выходим на холодную улицу, все начинается сначала.
— У нас еще есть время опрокинуть по одной до закрытия, — говорит Уилли.
Мы стоим на тротуаре у кино, и зрители, спустившиеся со ступенек, вынуждены обходить нас.
— Нет, Уилли, мне что-то не хочется. Я лучше потопаю домой.
— А я хотел пойти потом на танцы, — говорит Уилли. — Почему бы тебе не разделить со мной компанию? Забудь ты про эту девку, мы там найдем какое-нибудь новое молодое дарование.
Я провожу ботинком по краю ступеньки.
— Нет, я, пожалуй, пойду спать.
Уилли смотрит на меня.
— Обвела тебя вокруг пальца, а? Видно, здорово это тебя зацепило.
— Нет, Уилли, честное слово, не в этом дело. Просто у меня сегодня в магазине был тяжелый день. Я ведь с девяти утра на ногах. Так что мне сейчас не до танцев.— Впрочем, с Ингрид я мог бы танцевать и танцевать, летал бы точно на крыльях.
— Ну, как знаешь, — говорит Уилли. — До скорого.
— До скорого, Уилли. Привет!
— Выше нос! — говорит Уилли.
Оказывается, автобус, на который я сел, не идет на вершину холма. Я схожу на углу, в воздухе пахнет жареной рыбой с картошкой; я перехожу через дорогу и покупаю в лавчонке на четыре пенса рыбы с картошкой. Обильно посыпав солью и обрызгав уксусом, съедаю все это по дороге на холм прямо из бумажного пакета. Я очень
101
люблю есть рыбу с картошкой, а особенно на открытом воздухе, прямо со сковородки. Золотистое тесто, в которое запечена рыба, такое горячее, что обжигает мне рот, и я разламываю, его, чтобы немного остудить. Я явно злоупотребил уксусом, и он начинает протекать сквозь бумагу мне на пальцы, так что приходится держать пакет, отставив руку. Мне хватит моего лакомства До самого дома, затем я вытираю пальцы о бумагу, скатываю ее шариком и отбрасываю ярдов на десять в сторону.
Половина одиннадцатого; Старик со Старушенцией сидят и при свете настольной лампы смотрят телевизор.
— Хочешь ужинать? — спрашивает Старушенция.
— Я поел рыбы с картошкой.
— Тогда ты, наверно, пить хочешь?
— Ничего, ничего. Я сам приготовлю себе какао.
Иду на кухню, завариваю себе какао, возвращаюсь в
гостиную, сажусь на диван у задней стенки и закуриваю. Смотрю картину, которую показывают по телевизору, и думаю об Ингрид. У меня такое впечатление, что я видел эту картину сразу после войны, когда был еще сосунком. Старик сидит, вытянув ноги и попыхивая трубкой, а Старушенция вяжет. Можно сказать, идеальная картина семейного благополучия.
— Ты где же был? — через минуту спрашивает Старушенция, и я уже понимаю, что она сгорает от любопытства.
— В кино.
— Один?
— С Уилли Ломесом.
— Уилли Ломесом? По-моему, я его не знаю, да?
— Это мой товарищ. Мы с ним еще в школе учились.
— В какой, в средней?
— Нет, в начальной.
Она что-то ворчит, а я думаю, что, если бы я был где-нибудь с Ингрид, она бы из меня все подробности выудила или же мне пришлось бы врать. Но даже если бы у нас с Ингрид все было в порядке, я еще не стал бы рассказывать о ней Старушенции. Ей сразу мерещится свадебный колокольный звон. И она начинает отчаянно ускорять события.
Старик нагибается и выбивает трубку о каменную решетку.
— Не понимаю, зачем надо ходить в кино и платить
102
такие деньги, когда можно смотреть то же самое дома и бесплатно.
— Да ведь это же все старье.
— Ну и что же? Все равно фильмы, верно?
— По телевизору нельзя показывать цветные и широкоэкранные картины.
— Широкоэкранные?
— Ну да, которые больше обычного размера.
Он посасывает потухшую трубку.
— Не думаю, чтобы от более широкого экрана картина становилась лучше,—говорит он.
Мне неохота с ним препираться. Фильм кончился, пошла реклама зубной пасты. Я встаю и бросаю окурок в огонь.
— Идешь к себе? — спрашивает Старушенция.
— Да, пора и на боковую. У меня сегодня был тяжелый день.
— Ты не забыл, что завтра мы все идем на чай к нашей Кристине?
— Нет, не забыл.
Пожелав им доброй ночи, я поднимаюсь к себе. В комнате Джима горит свет, и дверь приоткрыта. Я прохожу прямо в ванную, похожую на большой холоднющий погреб, где, кроме голых крашеных стен, труб и резервуаров для воды, ничего нет, и как можно быстрее мою лицо и чищу зубы. Когда я выхожу из ванной, Джим окликает меня. Подхожу к его двери и останавливаюсь на пороге.
— В чем дело?
Он вынимает из книжки светло-голубой конверт и швыряет его к изножию кровати.
— Письмо тебе.
Я поднимаю конверт, смотрю на него. Он адресован мне, и меня охватывает волнение.
— Где ты его взял?
— Я увидел его, когда поднимался к себе: он лежал в прихожей, у входной двери. Должно быть, кто-то просунул его в щель, пока мы смотрели телевизор. На нем нет штемпеля.
Да и адреса на нем тоже нет — только мое имя. Я сдерживаю желание тотчас вскрыть его.
— А отец с матерью видели письмо?
— Нет, я сразу поднялся с ним наверх, — Джим искоса
103
хитро поглядывает на меня. — Я бы не сказал, что это мужской почерк, а?
Я улыбаюсь — улыбка расплывается у меня по всему лицу, хоть я еще и не знаю, что в письме.
— Спасибо, дружище. Я тебя за это не забуду в завещании.
— Не стоит благодарности, — говорит Джим.
— Очень даже стоит, только ты об этом ни гу-гу.
— Вот те крест.
— Значит, железно.
Пересекаю площадку, закрываю за собой дверь и только тогда разрываю конверт и вынимаю один-единственный листочек бумаги, того же цвета, что и конверт. «Дорогой Вик, — написано на листочке. — Моя двоюродная сестра решила ехать более поздним поездом, и я проводила ее до Лидса. Обратный поезд опоздал, и я добралась до Крессли только после половины восьмого. Я приходила на то место, где мы условились встретиться, но, конечно, Вас там уже не было. Я решила, что Вы, наверно, думаете обо мне бог знает что, а потому и написала Вам это письмо, чтобы все объяснить, а то Вы, пожалуй, в понедельник и говорить со мной не станете. Завтра вечером (в воскресенье) я приду туда же, постарайтесь и Вы прийти. Если Вас не будет в 7.15, я буду считать, что Вы заняты. Надеюсь все же, что придете. Целую Вас. Ингрид».