143
— Фу! — вздрагивает Ингрид. — У меня даже мурашки пошли по коже. Ну и что же было дальше?
— Я выскочил на улицу. И не успел я поставить ногу за порог, как дверь с грохотом захлопнулась. Задержись я на несколько секунд, и меня бы вышвырнули на улицу через окно.
— Ну, скажу я вам... — говорит Ингрид и хихикает. Она скрещивает руки на груди, словно прижимает к себе рассказанную мной историю, чтобы в целости донести ее до своих подружек. Завтра к обеденному перерыву она облетит уже всех наших сотрудников, но мне все равно. Я смотрю вдаль, в глубину парка.
— Дождь вроде не очень сильный. Так что побежали.
Делать нечего: приходится еще немного пообниматься, прежде чем она решится уйти. И пока она приводит себя в порядок, я шагаю по асфальту аллеи и чувствую, как во мне нарастает раздражение. Мне хочется остаться одному — немедленно, сию же минуту, чтобы подумать обо всем, что произошло, и решить, как вести себя дальше. Но я знаю, что мне надо проводить ее, и рад, что темно: странно, но я не хочу, чтобы нас видели. Очень будет плохо, если кто-нибудь, кто знает нас обоих, повстречает нас и сделает далеко идущие, но совсем не верные выводы.
Наконец она готова, и мы двигаемся к воротам.
— Ты уже отутюжил свой парадный костюм? — спрашивает она.
Раздражение еще не исчезло, а потому я переспрашиваю: «Парадный костюм?» — хотя прекрасно знаю, о чем идет речь.
— Ну да, для бала.
— Для того самого? Я надену фрак, разве я тебе не говорил?
Вот вам еще пример. Я с таким нетерпением дожидался нашего бала, потому что в этом году я мог бы прийти туда со своей девушкой. И я был так счастлив. Эх, почему нельзя полюбить девчонку и оставаться ей верным всю жизнь? Почему все так сложно? Сейчас я думаю о том, что лучше бы я не видел ее никогда. А первое свидание... Я не знал, куда себя девать — там мне не терпелось поскорее ее увидеть. А теперь... Никогда я не сумею объяснить этого ей. Я уж знаю, что никогда.
— Что с тобой? — спрашивает она.
— А что?
144
— Ты вздыхаешь. Да так тяжело, точно у тебя на плечах весь мир.
У меня и в самом деле такое чувство, будто на плечах у меня весь мир — и какой же это прекрасный, тихий мир!
— Ты ничем не расстроен? — спрашивает она. — Сегодняшний вечер тебя не огорчил?
— Конечно, нет.
А почему я, собственно, должен быть огорчен? Если я и противен себе, то не поэтому. А потому что понял: ничто нас не связывает. Не только девчонкам есть что терять, я тоже потерял кое-что сегодня из-за девушки, которую я вовсе не люблю и которая даже не очень мне и нравится. Но кое-что я, пожалуй, и приобрел — известный опыт. Да, наверно, это можно назвать опытом.
Я думаю об этом всю дорогу, пока мы идем через парк и затем по улицам, к ее дому. Пусть потихоньку само отомрет, решаю я, охладеет, остынет. Я считаю, что она имеет право на что-то лучшее, но знаю, что никогда не смогу ей этого объяснить.
— Когда мы теперь увидимся? — спрашивает она у своей калитки.
— Завтра.
— Не на работе же, глупый, — я не то имела в виду.
— Боюсь, что в эту субботу не удастся. Да и в воскресенье тоже. Один старый приятель приезжает ко мне на выходной. Мы не виделись несколько лет. Во всяком случае, мы ведь встретимся на работе. А сейчас очень трудно условиться. Я понимаю, что она не может не почувствовать охлаждения во мне, даже если и не догадалась, что я все вру насчет приятеля. И все-таки едва ли она может понять, насколько я к ней охладел. Откуда ей догадаться?
— Ладно, — говорит она, и я рад, что она не нудит. Она ждет. Молчание. Она не подставляет мне лица и даже не смотрит на меня, но я знаю: она ждет, чтобы я поцеловал ее. И почему бы ей не ждать после того, что только что было? Я колеблюсь всего секунду, потом беру ее за подбородок, приподнимаю ее лицо и целую в губы. Но даже все золото Английского банка не заставило бы меня вложить хоть каплю чувства в этот поцелуй. Теперь-то уж она поняла, думаю я по дороге домой, если не понимала раньше.
145
II
Несколько дней мне удается держаться вдали от Ингрид, а потом я получаю от нее записку через юного Лейстердайка. Я прочел ее в туалете и задумался: что отвечать? Самое простое — забыть о записке, сделать вид, будто я ее и не получал. Но это нечестно, думаю я. Не могу же я просто так взять и оттолкнуть Ингрид... Некоторое время я обмозговываю это, а потом составляю ответ, в котором прямо ничего не говорится, но все сказано между строк. «Дорогая Ингрид, я не могу встретиться сегодня с тобой, потому что должен кое-куда пойти. Я снова начал заниматься в Технологическом и на этот раз собираюсь сдавать экзамены за полный курс, поэтому мне придется не только посещать вечерами лекции, но и свободные от лекций вечера сидеть за книгой. В связи с этим я едва ли смогу много развлекаться, и, наверно, несправедливо было бы связывать тебя и заставлять дожидаться, когда я буду свободен. Вик».
Мне стало немного стыдно, когда я перечитал записку, но глуше я об этом сказать не могу. Итак, я вручаю записку юному Колину вместе с шестипенсовиком.
— Вот, передай это и помалкивай.
— С удовольствием, — говорит он, кладя в карман монету. — Только за особые поручения — десять шиллингов.
— Вот дам по уху, тогда будешь знать десять шиллингов.
На следующее утро приходит ответ. «Дорогой Вик, твоя записка очень удивила меня. Не понимаю, что может изменить в наших отношениях посещение вечерних лекций. Ясно, что у тебя будет мало свободного времени, но всегда можно как-то извернуться, если, конечно, ты захочешь видеть меня. В тот вечер мне показалось, что у нас что-то не так, а теперь я в этом уверена. Если в этом виновата я, пожалуйста, скажи мне, в чем дело. Ингрид».
Мне становится не по себе после этого письма. Она не может понять, в чем дело, и страдает. Очень это неприятно. Все выходит как-то не так. Но ведь с чувством ничего не поделаешь, правда? Словом, это конец. Она девчонка гордая и не станет мне писать снова, если я не отвечу, а я не намерен отвечать.
146
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Глава 1
I
На следующей неделе должен состояться бал для всех сотрудников завода Уиттейкера.
Из года в год, примерно в одни и те же числа, Уиттейкер снимает зал в ратуше и приглашает всех нас принять участие в этом вечере. Женатые могут привести с собой свою половину, а холостые — приятеля или девчонку. Танцуем, играем в вист, закусываем, выпиваем в баре, и все задарма — кроме выпивки, понятно: выпивка — из собственного кармана.
Мистер Мэтью толкает небольшую речугу: докладывает сотрудникам, как здорово они работали в минувшем
147
году и как будут еще того лучше работать в наступающем, в чем он нисколько не сомневается. Говорит он почти всегда одно и тоже. После чего, если каким-нибудь старикашкам пришла пора выкатываться на пенсию, приготовленные для них золотые часы извлекаются на свет, и все хлопают в ладоши и трясут старикашкам руки. И я бы посмотрел, кто бы это не хлопал, когда этакий старикан, который начал вкалывать на заводе еще в 1907 году, ползет через весь зал за своим подарком, а тебя мороз подирает по коже при мысли о том, что ты еще и на свет появиться не успел, а он уже тридцать лет потел тут, и, конечно, хочешь не хочешь, а тебе начинает лезть в голову, что еще лет через тридцать родится какой-нибудь малый, и он тоже будет когда-нибудь стоять так вот, как ты, и думать то же самое, а ты будешь ковылять за своими часами или еще за какой-нибудь штуковиной, которой они станут награждать через пятьдесят лет. Только мне почему-то кажется, что со мной так быть не может. Прежде всего я просто не в состоянии представить себе, что у меня тоже будет за плечами когда-нибудь такая куча лет, и все мои беды останутся позади, и я буду преспокойно ковыряться у себя в саду, пока меня не сволокут на кладбище.