— Над чем задумываешься? — спрашиваю я.
— Задумываешься над тем, что и тебе самому следовало бы давным-давно находиться в таком же состоянии.
— Ну, будет тебе, Джек, — говорит миссис Миллер. — Ты же сам получал удовольствие, не притворяйся. По-моему, мы все неплохо повеселились, верно? — спрашивает она, оборачиваясь к нам.
Мы хором соглашаемся, и Паулина говорит:
— Я считаю, что нужно устраивать такие вечера каждый месяц.
— Упаси господи! — говорит Миллер. — Завтра и так все придут с тяжелой головой.
— А как вам понравился номер, который отмочил старик Конрой? — спранищаю я их.
— Что ж, это внесло оживление, — говорит Миллер. — Признаться, я никак от него этого не ожидал.
— Он хватил лишнего, — говорит Ингрид. — Это сразу было заметно.
— Конрой спел это на пари, — сообщаю я им. — Льюис проиграл ему фунт стерлингов.
Миллер оборачивается ко мне.
— Это правда, Вик?
— Я сам видел, как он получал свой выигрыш. Льюис хотел отвертеться, отделаться десятью шиллингами, но Конрой забрал у него фунтягу. И угостил меня. — После этой выходки Конроя мне почему-то приятно похвалиться тем, что я пил с ним.
— Ты пил с Конроем? — говорит Джимми. — Кто бы мог подумать!
— А он неплохой малый, надо только узнать его получше. У нас с ним в баре был длинный разговор по душам. Вы, конечно, и понятия не имеете о том, что он... —
160
Тут я умолкаю, едва не проболтавшись им, что Конрой женат. А ведь я обещал держать язык за зубами, — ... что он так начитан и так здорово разбирается в музыке, — спешу я заглядить свою оплошность. — Куда лучше, чем Роули. Только не кричит об этом на всех перекрестках.
— Терпеть не могу ни того, ни другого, — говорит Ингрид. — Кен Роулинсон — страшный сноб, а Конрой — просто какое-то двуногое животное.
Теперь уже получается, что мы вроде как сидим и судачим, перемываем косточки, и Миллер кладет этому конец.
— Ну, ребята, отправляйтесь по домам. Дайте старому человеку насладиться желанным ночным покоем.
— Ах, что вы, мистер Миллер, — говорит Паулина,— какой же вы старый!
— Подлиза! — говорит Миллер и, перегнувшись через сиденье, отворяет заднюю дверцу. Джимми и Паулина выходят из автомобиля и кричат нам всем «спокойной ночи».
— Ну, что ж, эта парочка, во всяком случае, даром времени не теряла, — говорит Миллер, а миссис Миллер справляется, давно ли они вместе.
— Я даже не замечал, чтобы они особенно интересовались друг другом, — говорит Миллер.
— По-моему, до сегодняшнего вечера они и двух слов друг другу не сказали, — вставляет Ингрид.
— Вот как, неужели? — говорит Миллер. — В таком случае не приходится отрицать, что эти вечера содействуют сближению персонала.
Мы проезжаем еще немного, и он спрашивает:
— Ну, а вас, молодежь, куда?
— Если вы свернете у следующего светофора, я сойду прямо у своего подъезда.
— А вы, Ингрид?
— Я покажу вам свой дом после того, как мы высадим Вика.
— Я никак не хотел, чтобы вы делали такой крюк, Джек, — говорю я Миллеру.
— Пустяки, — говорит он. — В пятницу произведем у вас небольшое удержание из жалования.
Когда машина сворачивает на нашу улицу, я снова притягиваю к себе Ингрид и целую ее.
161
— Значит, в пятницу?
— Хорошо.
Машина останавливается, я выхожу. Наклоняюсь к ним и говорю всем «доброй ночи».
— Спасибо, что подвезли, Джек. Очень мило с вашей стороны. Спокойной ночи, Ингрид. Спокойной ночи, миссис Миллер.
Я смотрю им вслед — дым из выхлопной трубы кажется розовым в свете задних фар, — затем, пошарив в кармане, нахожу ключ и направляюсь по дорожке к дому. При мысли, что в пятницу я снова увижу Ингрид, внутри у меня все дрожит, и я уже сам не свой от волнения. Я вспоминаю, что я чувствовал после нашего последнего свидания, но теперь все представляется мне почему-то совсем иным и не хочется об этом думать. Единственное, о чем я могу сейчас думать, — это о том, что я снова ее увижу, а что будет потом — наплевать.
III
Недели через две после того бала Конрой однажды утром не вышел на работу, а почему — никто не знал. На следующий день он появился, как всегда; примерно в половине одиннадцатого направился в кабинет к Хэссопу и торчал там добрых полчаса — толковал с ним о чем-то. Колин Лейстердайк, мальчишка-курьер, понес Хэссопу его утреннюю чашку кофе, возвратился и сообщил, что он слышал, как Хэссоп сказал Конрою: «Видно, вас не переубедишь, раз вы так решили». Тут уж не требовалось особого ума, чтобы сообразить: Конрой подал заявление об уходе.
С виду все остается по-старому. Конрой помалкивает. Однако в пятницу на следующей неделе Джефф Льюис обходит всех с коробкой и листом бумаги — собирает деньги для прощального подарка Конрою. Набирается довольно порядочная сумма, особенно если учесть, что у нас многие недолюбливают Конроя. Даже старик Хэссоп раскошеливается на полфунта. Мы все понимаем, что он не выложил бы, конечно, больше двух шиллингов, как каждый из нас, если бы хитрец Льюис не спрятал вовремя бумажку, на которой мы расписывались и ставили сумму — кто сколько дал.
162
Через неделю Конрой покидает нас. Почти все утро он разгуливает по бюро, прощается со всеми, а часов около пяти происходит маленькая церемония около кабинета Хэссопа, и Конрою вручается подарок: автоматическая ручка с шариковым карандашом. Хэссоп произносит небольшую речь о том, как нам будет не хватать Конроя, и всем становится неловко и хочется, чтобы уж он поскорее заткнулся, так как каждый понимает, что сам Хэссоп не верит ни единому своему слову. На ручке и карандашике золотыми буквами выгравирована фамилия Конроя, и, когда он принимает этот подарок, лицо у него делается растроганное. Глотнув раза два, он наконец выдавливает из себя:
— Спасибо вам большое, ребята. Здорово вы это, черт побери!
И на этом все кончается. Минут через пять он собирает свои книги и чертежные принадлежности и складывает их в небольшой портфель.
Он подходит ко мне, протягивает руку.
— Ну, до свидания, мой юный Браун.
— До свидания, Конрой. Желаю тебе удачи.
— Поосторожней с женщинами, друг. И не налегай на пиво.
— Постараюсь.
— Вот это правильно. И nil illegitimum.
— Что это такое?
— Nil illegitimum, — говорит Конрой. — Не позволяй никаким мерзавцам помыкать собой.
Я смеюсь.
— Ни в коем случае.
И он уходит. Что самое удивительное — в горле у меня комок величиной с куриное яйцо, когда я вижу, как за ним захлопывается дверь. Я ведь только теперь начал понимать Конроя, и это совсем другой Конрой, без обычного шутовства и бахвальства, и мне кажется, мы могли бы стать хорошими товарищами. Я сижу на своем табурете и гляжу на пустую чертежную доску. Потом на Льюиса, и Роули, и Уимпера, и всех прочих. Нет, без старика Конроя уже будет не то. Да и вообще последнее время все уже стало не то. Я верчу в руках масштабную линейку. Работа не ладится у меня сегодня. Как-то все порядком приелось, и я думаю о том, что, быть может, и мне было бы невредно, переменить работу.
163
IV
А тут еще эта волынка с Ингрид. После вечера я встречался с нею раза три-четыре и всякий раз, прощаясь, думал про себя, что это уже все и я нисколько не буду огорчен, если никогда ее больше не увижу. А потом в один прекрасный день она появлялась снова, и все прежнее поднималось во мне, и мы опять оказывались вместе. Это не любовь. Во всяком случае, я не чувствую к ней любви, и мне кажется, что я даже не особенно увлечен ею — не увлечен даже в те минуты, когда я сам не свой, когда шалею от желания остаться с ней наедине. И от этого у меня гнусно на душе. Особенно погано я чувствую себя тотчас после свиданий. Я все чаще думаю о том, что мне следует сказать ей все начистоту и что не годится встречаться с ней подобным образом. И однако я никогда ничего ей не говорю, потому что как раз в такие минуты мне не хочется копаться в этом и выяснять отношения. А когда меня начинает тянуть к ней, все кажется проще, и я говорю себе, что ей самой это нравится, и она, конечно, предпочтет встречаться со мной так, чем не встречаться вовсе. В общем, неразбериха.