— Вы хотите сказать, мистер ван Гуйтен, что вы были бы не против, если бы я мог перейти работать к вам на полную неделю?
Он снова кивает.
— Правильно, — говорит он и поднимает руку, прежде чем я успеваю что-нибудь добавить. — Вы, по-видимому, никогда еще всерьез над такой возможностью не задумывались, а я меньше всего хотел бы заставлять вас сойти с избранной вами стези. Вот почему я спросил, довольны ли вы вашей работой. Теперь предположим, что заработок у вас будет примерно такой же и кое-какие перспективы в дальнейшем. Это когда вы — не в будущем году, учтите, а лишь со временем — станете уже не просто продавцом в нашем предприятии. Если, конечно, оно не захиреет. Что бы вы мне ответили в таком случае?
— Не знаю, мистер ван Гуйтеп. — Я молчу, размышляю. — Предложение ваше мне кажется заманчивым. Вы знаете, что мне всегда нравилось работать у вас... — Так как он, по-видимому, не ждет ответа тут же, на месте, я говорю: — Большое вам спасибо за ваше предложение, мистер ван Гуйтен, и, если позволите, мне бы хотелось еще хорошенько его обдумать.
— Прекрасно, — говорит он. — Вполне разумно. Ни в коем случае я бы не хотел, чтобы вы принимали решение очертя голову.
— И притом мне нужно обсудить все это дома, вы понимаете.
— Разумеется, разумеется, я только что хотел спросить, не поговорить ли мне с вашим отцом.
— Я скажу ему, и он, вероятно, заглянет к вам как-нибудь после работы.
Вскоре после этого я ухожу. Мистер ван Гуйтен снова
172
благодарит меня за сегодняшний день и, давая мне деньги, добавляет еще десять шиллингов — вроде как бы премиальные. Я отказываюсь, но он не хочет отпустить меня, пока я не возьму.
В тот же вечер за ужином я сообщаю эту новость матери и отцу.
— Мистер ван Гуйтен предложил мне перейти к нему на работу на полную неделю, — говорю я и наблюдаю за выражением лица нашей Старушенции.
— Что же ты ему ответил? спрашивает она.
— Я сказал, что подумаю и погляжу, как вы с отцом к этому отнесетесь.
— По-моему, от добра добра не ищут, — говорит Старушенция. — До чего ты там можешь дослужиться, в магазине-то?
— Обожди минутку, — говорит Старик. — Придержи язык. Это ведь не то, что работа в любом магазине. Мистер ван Гуйтен очень высокого мнения о нашем Викторе. Он смотрит на него почти как на родного сына... Что именно он тебе сказал, Виктор? Он ведь не просто так взял и предложил ни с того ни с сего.
— Ну нет. Он очень долго ходил вокруг да около, говорил о том, что он стар и у него нет родственников, что он не хочет, чтобы я необдуманно сошел с избранной мною стези. Ну, ты знаешь, как мистер ван Гуйтен изъясняется.
Старик кивает. Он вообще-то здорово соображает, наш Старик. Сразу смекает, что к чему, и на этот раз ему тоже быстрее, чем нашей Старушенции, удается ухватить суть дела.
— А как же! — говорит он. — Мистер ван Гуйтен по- настоящему образованный господин, без дураков.
— Но сколько там можно заработать, в этом магазине, Артур? — говорит наша Старушенция. — Виктору скоро исполнится двадцать один год, и он получит хорошую прибавку.
— Ну, насчет этого мы тоже говорили. Он сказал, что с заработком все будет в порядке.
— Ты, я вижу, как будто не прочь перейти к нему, а, Виктор? — говорит Старик. — А ведь тебе всегда хотелось стать чертежником. Помнишь, как ты плясал от радости, когда пришло извещение, что тебя принимают на работу к Уиттейкеру?
173
— Мне тогда было всего шестнадцать лет. А сейчас эта работа стала уже как-то не по нутру. И не потому, что мистер ван Гуйтен сделал мне это предложение... Это еще раньше началось... — Я чувствую, что начинаю ухмыляться во весь рот. — Да, по правде говоря, я бы не против перейти к нему. Мне нравится это место.
— Раз уж оно так получается, надо, мне думается, пойти перемолвиться с ним словечком, — говорит Старик.
— Ну да, он тоже сказал, что хотел бы потолковать с тобой. А я сказал, что ты заглянешь к нему как-нибудь по дороге с работы.
— Еще чего! — говорит Старик. — Так я и потащился к мистеру ван Гуйтену в тех же штанах, в которых лазаю в шахту. Как-нибудь вечерком вымоюсь, переоденусь и схожу к нему, и мы с ним потолкуем.
III
Через неделю все уже решено. Я перехожу на работу к мистеру ван Гуйтену, получать буду восемь фунтов в неделю, а когда мне исполнится двадцать один год — девять фунтов, и мистер ван Гуйтен говорит, что я могу положиться на него в отношении дальнейшего.
Джимми Слейд — первый, кому я рассказываю об этом у нас в чертежке. Сразу же после пасхальных каникул.
— Как это делается, когда хочешь заявить об уходе?
— Мне кажется, надо подать заявление заведующему отделом. Что-нибудь в таком духе: «разрешите поставить вас в известность, что с такого-то числа я прошу освободить меня от занимаемой мною должности».
— А за какой срок нужно уведомить?
— По-моему, ты обязан уведомить минимум за неделю, но приличнее будет, если уведомишь за две. И я бы на твоем месте заранее переговорил со стариком Хэссопом и предупредил его о своем намерении, чтобы он не оказался в дураках.
— Не больно-то мне охота с ним объясняться.
— Говорят, он даже Конроя пытался отговорить, — замечает Джимми. — А мне всегда казалось, что он его терпеть не может.
— Старина Конрой был чертежник, каких мало. Хэссоп знал, что он теряет хорошего работника. Я буду классом пониже.
174
Пока мы болтаем, раздается звонок на обед, и мы вместе со всеми выходим из бюро.
— Глупо как-то получилось у меня с Конроем, — говорю. — Только-только мы с ним сошлись немного, а он тут как раз и уволился.
— Альберт был неплохой малый, — говорит Джимми. — С ним вполне можно было ладить, если не обращать внимания на его манеру разговаривать. Мне он всегда был куда симпатичнее, чем Льюис.
— Да и мпе тоже> во всех отношениях.
— Ну что же, — говорит Джимми, — раз уж ты решил, так решил. А мне будет не хватать тебя, собака ты.
— А, брось, - говорю. — Я же не собираюсь эмигрировать в Тимбукту. Мы еще не один вечерок проведем вместе после работы.
— Да, конечно.
Мы проходим по коридору, отворяем дверь и слышим пронзительный женский крик, а затем какой-то шум и суматоху внизу на лестнице. Когда мы сбегаем вниз, там уже целая куча девчонок и несколько парней, и все они толпятся вокруг чего-то, что лежит на полу.
Кто-то кричит:
— Нет, не трогайте ее! Бегите за медсестрой! — И один из ребят бросается к выходу.
Нам с Джимми ничего не видно, и протолкаться к выходу мы тоже не можем. Когда одна из девушек оборачивается, я спрашиваю ее:
— Что там случилось? Кто это?
— Это Ингрид Россуэл, — говорит она, и я вижу, что ее прямо-таки трясет от волнения. — Она упала с лестницы. Пересчитала все ступеньки. Не могла ни за что ухватиться. Только вскрикнула и покатилась вниз.
— Не можем ли мы чем-нибудь помочь?
— Да нет, едва ли. Побежали за медсестрой. Она потеряла сознание, и мы боимся ее трогать.
Сердце у меня стучит как барабан, и все мутится перед глазами. Джимми хватает меня за руку и тащит к двери.
— Пошли, мы только путаемся под ногами. Идем в стойловую.
Мы возвращаемся с другого хода и понемногу узнаем обо всем, что произошло. Когда прибежала дежурная медсестра, Ингрид уже пришла в себя, медсестра велела двум
175
парням отнести ее в приемную, а сама вызвала «Скорую помощь». На другой день становится известно, что в лечебнице Ингрид сделали рентген и оказалось, что у нее сломана левая рука. Я узнаю все это от Джимми, который узнал это от Паулины Лоуренс, которая узнала это от медсестры. Я рад, что с Ингрид не случилось ничего серьезного, но теперь, после того как первый испуг прошел, мало думаю о ней. Однако понимаю, что должен все же что-то сделать, выкладываю восемь фунтов и шесть пенсов за коробку шоколадных конфет и передаю ее вместе с небольшой записочкой Паулине, которая собирается навестить Ингрид. В записке я выражаю сожаление по поводу случившегося и надежду, что она скоро поправится.