— Могу в любой день.
— Я еще не сказала, что хочу видеть ее в своем доме, — говорит наша Старушенция.
— Ты же не выставишь за дверь свою сноху, Люси.
219
— Она мне еще не сноха.
— А я так думаю — чем скорее она станет снохой, тем лучше.
— А что скажут соседи, да и вообще все? — говорит наша Старушенция. — У Кристины была такая чудесная свадьба...
— Соседи пускай занимаются своими делами и не лезут в наши.
Ну и ну! Я еще никогда не видал, чтобы Старик так твердо стоял на своем. Жаль только, что это произошло по такому поводу.
— Видел ты ее родителей? — спрашивает наша Старушенция.
— Я сегодня иду к ним. Хотел сначала сообщить вам.
— Очень любезно с твоей стороны, — говорит она. — Все же ты там следи за своими манерами. Пускай не думают, что ты вырос под забором. И смотри, чтобы наш Джим не пронюхал про то, чего ему знать не положено. Рано ему слышать о таких вещах, успеет еще.
Я перехватываю взгляд Старика. Выражение лица у него какое-то странное — ничего не поймешь. Я отворачиваюсь и иду к вешалке взять пальто.
II
— Ты сказал им? — спрашивает Ингрид.
— Да. Сказал.
— А они что сказали?
— Да примерно то, что и следовало ожидать. Мать раскипятилась. Мне даже показалось, что она хочет запустить мне в голову утюгом. Ну, а Старик рассуждал довольно здраво.
— Не знаю, как я посмотрю им в глаза.
— Ну, у тебя все сойдет прекрасно. С отцом тебе будет совсем просто, а с матерью, конечно, немножко потруднее. Она хорошая, только надо ее поближе узнать. А что ты порядочная девушка, это она сразу поймет.
— Ты именно это им и сказал?
— Что — это?
— Что я порядочная девушка.
— Ну да, а что? Что же ты, не порядочная разве? Ты ведь знаешь, что я никогда иначе не думал.
220
Она с видом собственницы взяла меня под руку, словно боясь, что я убегу, — раньше она никогда так не делала, — и прижала к себе мой локоть. Я поглядываю на нее сбоку и замечаю, что в глазах у нее стоят слезы.
— Ну чего ты еще?
Она качает головой.
— Ничего. Просто меня всегда трогает, когда ты добр ко мне.
Господи! Какой же сволочью я, вероятно, был по отношению к ней иногда!
От перекрестка до их дома ходьбы всего несколько минут, и мы уже поднимаемся по ступенькам на крыльцо. Собираясь отворить дверь, она говорит:
— Смотри, не забудь — веди себя так, словно ты никогда у нас не был.
— Ты им, значит, об этом не рассказывала?
— Что ты, нет! Они и понятия не имеют о том, что ты здесь был.
— Ладно. Запомню.
Папаша у Ингрид небольшого роста, плотненький, чистенький, лет сорока пяти. У него чёрные, гладко прилизанные волосы, с пробором посредине. Глаза тоже почти совсем черные, но смотрят они на меня довольно дружелюбно, когда Ингрид представляет нас друг другу и мы пожимаем руки. На ногах у него замшевые шлепанцы на меху, серые фланелевые, отлично отутюженные брюки, серая сорочка, красный шерстяной джемпер и довольно пестрый галстук.
— А морозец сегодня пощипывает, — замечает он, стоя спиной к камину. — Я так и знал, что будут заморозки. Опять холодает... Ну что ж, присаживайтесь, э-э... Виктор. Ингрид, что же ты стоишь, возьми у него пальто. Ингрид берет у меня плащ, перекидывает его через руку и спрашивает, где мать.
— Наверху. Приводит себя в порядок, должно быть. Сейчас спустится.
Ингрид уходит и не возвращается. Мистер Росуэлл жестом предлагает мне кресло, и мы оба садимся. Он сидит в том самом кресле, в котором Ингрид сидела в тот вечер. Я смотрю на кушетку и вспоминаю, как она лежала на ней совершенно нагая, и думаю о том, что сказал бы ее отец, если бы он об этом узнал. И у меня мелькает мысль, что я мог бы, если на то пошло, проделать с ней
221
все здесь, где нам было уютно и тепло и где мы были надежно укрыты от всех глаз, а не там в парке, где было холодно и никто из нас, в сущности, не испытал удовольствия. .
Мистер Росуэлл тянется к телевизору и берет пачку сигарет «Плейере».
— Вы курите?
— Да... Спасибо. — Я беру сигарету, и мы закуриваем.
Теперь он сидит и смотрит на меня. Скорей бы уж возвращалась Ингрид!
— Вы, насколько я понимаю, никак не ожидали, что все это так обернется?
— Да, сказать по правде, не ожидал. Однако я готов принять на себя ответственность.
— Это правильно. Я рад, что вы не собираетесь увиливать от ответственности. Ингрид сообщила мне, что вы сделали ей предложение.
— Ну да... То есть я сделал это тотчас, как только я... Как только она...
— Это явилось для вас большой неожиданностью?
— Да, признаться.
— Но вы должны были предполагать, что это может случиться...
Я чувствую, что лицо у меня пылает.
— Да, конечно... но мы ведь не... Мы ведь не...
— У вас это еще не вошло в привычку?
— Да, вот именно. Это было всего один раз, вы понимаете...
Он смотрит на меня своими темными глазами. Я не знаю, о чем он думает, верит он мне или нет. Но сам-то я, по совести, считаю, что при других встречах мы с Ингрид проделывали, по существу, то же самое, и это ничуть не менее скверно, хотя и менее опасно, чем доходить до конца.
— Вы, конечно, знаете, что Ингрид еще несовершеннолетняя? А вы, вероятно, уже вышли из юношеского возраста?
— Да, полгода назад мне исполнился двадцать один год.
— Вы уже рассказали об этой истории вашим родителям?
Я киваю:
— Да, они об этом знают.
222
— И как они к этому относятся?
— Ну как они могут относиться! Они очень расстроены. Отец воспринял это гораздо спокойнее, чем мать,
— Конечно, как и следовало ожидать. Женщины ближе принимают к сердцу такие вещи. Такова уж их натура, должно быть, вы увидите, что то же самое происходит и с матерью Ингрид. У мужчин остается меньше времени для эмоций. Они должны думать реально о том, что практически можно предпринять.
Непонятно, куда провалилась Ингрид вместе со своей мамашей. Миссис Росуэлл явно испытывает мое терпение.
— Как я понимаю, вы прежде работали чертежником в конструкторском бюро на заводе Уиттейкера, а потом поступили в магазин?
— Да.
— И какое вы сейчас получаете жалованье? Я говорю ему, и он кивает:
— Вполне сносно.
Отворяется, дверь, и входит Ингрид со своей матерью.
Я вовремя вспоминаю, что, когда женщина входит в комнату, полагается из вежливости встать, и встаю. Одного взгляда на миссис Росуэлл для меня достаточно. Она мне не нравится.
Она маленькая, кругленькая и, пожалуй, немного моложе своего мужа; у нее светлые, коротко подстриженные волосы, все в мелких, аккуратно уложенных, точно приклеенных к черепу завитушках. На ней трикотажное платье бирюзового цвета, очень плотно облегающее фигуру или, вернее, то, что еще сохранилось от ее фигуры, потому что когда-то миссис Росуэлл была, по-видимому, недурно сложена, но теперь это главным образом внушительный бюст и внушительный зад. При этом она основательно затянута в корсет, и под мышками у нее из корсета выпирают мощные пласты жира. Я не сразу отдаю себе отчет в том, что именно производит на меня такое отталкивающее впечатление, а потом вижу, что это ее глаза: они светло-голубые, и что-то такое тупое и хитрое поблескивает в них, что я понимаю — тут мне несдобровать, даже если все сойдет гладко. И с ужасом думаю, что теперь, хочу я или не хочу, а мне придется весьма много общаться с ней и с мистером Росуэллом. Я чувствую, как все это обволакивает меня, словно какая-то гигантская сеть. Какой же я был болван! Если бы только я мог
223
выбраться отсюда! Даже сейчас я в глубине души еще никак не могу поверить тому, что все это правда и спасения для меня нет.
— Мама, познакомься, это Вик.
— Добрый вечер, — говорю я и собираюсь протянуть руку.
Она отвечает мне чрезвычайно сухим кивком и тоже говорит «добрый вечер». Я чувствую, что должен сказать еще что-нибудь.