– Не могу.
– Можешь!
– Не могу.
– Трус.
– Нет, просто я люблю Тину.
– А меня?
– И тебя.
– Что же нам делать?
– Ждать.
– Чего?
– Не знаю, – растерянно ответил Павлик.
В этот момент затаившая дыхание Щепкина пошевелила затекшей ногой. В комнате стало очень тихо, потом Жанна прошептала:
– Ты за ширмой смотрел?
– Нет, – еле слышно ответил Закревский.
– Глянь, там кто-то есть.
– Не может быть.
– Там шуршат, господи, мы пропали.
Соня услышала осторожные шаги, моментально свернулась в клубочек и натянула себе на голову одеяло.
– Успокойся, здесь никого нет, – сказал Павлик.
– А это что?
– Плед скомканный.
– Кто-то тут возился!
– Наверное, мыши.
– Фу!
– Ерунда, поехали отсюда!
– Куда?
– Возьмем Тину…
– Опять! Мы не можем никуда пойти вдвоем!
– Тина…
– Ты только о ней думаешь?
– Как же иначе!
– Все, уходи!
– Не злись.
– Убирайся.
– Ладно, – спокойно ответил Павлик, – остынешь – позвони.
Послышался легкий скрип, потом стук, альфонс удалился.
До слуха Сони донеслись тихие рыдания, шелест и вскрик, полный тоски и боли:
– Тина, я убью тебя, непременно убью, отравлю.
Хватит мучить нас!
В голосе Жанны было столько страсти, что Соня опять забилась под одеяло с головой, мягкие ворсинки полезли в нос, Щепкина неожиданно чихнула и испугалась. Ей совсем не хотелось объясняться с Кулаковой, но из-за ширмы не доносилось ни звука. Софья Сергеевна помедлила немного, потом осторожно слезла с дивана, на цыпочках подошла к ширме и выглянула из-за нее.
В гримерке было пусто, очевидно, выплеснув злобу и гнев, Жанна ушла, она не услышала чиханья и не поняла, что ее беседа с Павликом стала достоянием чужих ушей.
– Ну и как тебе эта история? – поинтересовалась Щепкина.
– Очень интересно, – промямлила я, – вы уже рассказали ее в милиции?
– Конечно, – с горящим взором сказала Софья, – ее ищут.
– Кого?
– Жанну.
– И вы уверены, что это Кулакова отравила Бурскую?
– Сомнений нет, они мужика не поделили, – кивнула Софья, – обычное, скажу тебе, дело, ничего оригинального, почти все пьесы о ревности и смерти, вот хотя бы Шекспир!
– А вдруг Жанна ни при чем?
Щепкина засмеялась:
– Ее весь зал видел, когда она приперла воду.
– Может, это не она на сцену выходила.
Софья Сергеевна ухмыльнулась:
– А кто?
– Насколько я знаю, все участники спектакля в масках?
– Абсолютно справедливо.
– Может, какая-то женщина, переодевшись…
Софья согнулась от смеха.
– Душечка, ты фантазерка. Это же театр! Постороннему человеку на сцену не попасть. И потом, он растеряется, не сумеет правильно выйти, споткнется.
Вспомни, Жанну видело много народа.
– Но лицо-то ее было прикрыто маской!
Софья Сергеевна сказала:
– Знаешь, у Жанны такие идиотские, мелкокудрявые волосы, что ее трудно не узнать. Хватит болтать, давай начинай.
Я глубоко вздохнула, расправила парик и с большим трудом нахлобучила его на голову Щепкиной.
– Эй, поосторожней, – завозмущалась актриса.
Я перевела дух, кажется, получилось.
– Теперь подклей.
Я в недоумении уставилась на Софью, что она имеет в виду?
– Приклей вот здесь на висках, сползет, – стала вскипать Щепкина, – ты всегда такая медлительная?
– Ой, простите, я сейчас, – засуетилась я, оглядываясь по сторонам.
Взгляд упал на маленький тюбик с надписью «Клей» в чемоданчике. Обрадовавшись, я схватила тубу и принялась приклеивать фальшивые волосы к коже Щепкиной.
– Ну ничего, – с легким неодобрением отметила Софья Сергеевна, – оставь так, сойдет. Давай грим, тональный крем возьми посветлей.
Вздохнув, словно пловец перед километровой дистанцией, я стала орудовать мазилками. Большинство женщин умеет пользоваться косметикой, вряд ли найдется дама, ни разу в жизни не накрасившая ресниц или не напудрившая нос. Но одно дело украшать собственную мордочку и совсем другое – работать с чужим лицом.
Сначала я старательно растерла по щекам и лбу Щепкиной вязкую массу цвета сочного персика.
– У тебя пальцы холодные, – закапризничала Софья.
Я подышала на руки.
– Фу, – отреагировала актриса, – немедленно вытри лапы, живей румяна к вискам. Послушай, так я и буду тебе объяснять, что к чему?
– Простите, бога ради, я первый раз вас…
– Ладно, ладно, пудры насыпь.
Я пробежала кисточкой по вискам Щепкиной, комочки дисперсной пыли забились в «гусиные лапки».
– Ну что еще?! – воскликнула Софья. – Губы подрисуй.
– Сейчас, сейчас.
– Хватит пудры.
– Минуточку.
– Да в чем дело?
– Очень некрасиво получилось! – воскликнула я. – Комочки забились в морщины, надо их вытащить или разровнять.
Крохотное личико Щепкиной пошло пятнами.
– Что?!
– Комочки забились в морщинки, – испуганно повторила я.
– Поди вон, – рявкнула Щепкина, – немедленно! Уматывай! Чтоб духу твоего тут не было.
– Извините, я сделала что-то не так? – испуганно сжалась я.
Софья схватила со столика массажную щетку и с силой швырнула ее в меня. Я не успела увернуться, и железные штырьки щетки задели щеку.
– Пшла отсюда, дура! – завизжала Софья.
Перепугавшись почти до обморока, я опрометью кинулась в коридор.
– Мерзавка, – неслось вслед, – нахалка, дрянь!
Понабрали неумех, помоечных кошек!
– Что это ее так колбасит? – раздалось рядом.
Я вздрогнула.
– Да не дергайся, – хихикнули сбоку, – я не кусаюсь. Сонька из-за тебя бесится?
– Похоже, да, – ответила я, повернула голову и увидела около себя Алису, ту самую молодую женщину, которая в роковой день смерти Бурской приготовила поднос и чашку с водой.
Первым моим желанием было унестись прочь, но, справившись с испугом, я вспомнила, что Алиса видела меня в костюме горничной, с маской на лице и с париком Жанны на голове.
– Ой, у тебя кровь на щеке! – воскликнула реквизитор. – Где поцарапалась-то?
Я осторожно потрогала царапину.
– Щепкина в меня щетку швырнула.
Алиса прищурилась:
– Чем ты королеве не угодила?
– Не понимаю.
– Ты вообще кто?
– Евлампия Романова, можно просто Лампа, новый гример.
– Па-анятненько, – протянула Алиса, – небось слушать ее не стала.
– Ты о чем?
Алиса ухватила меня за руку, протащила по коридору, потом впихнула в огромную комнату, забитую самыми неожиданными предметами: гипсовыми бюстами, посудой, книгами, игрушками, постельным бельем и штабелями чемоданов.
– Чаю хочешь? – приветливо предложила реквизитор.
– Можно, – кивнула я.
Алиса отодвинула занавеску, схватила с подоконника тарелку с сушками и жестяную коробку.
– Ты первый день у нас?
– Ага, – кивнула я.
– До этого в театре работала?
– На радио.
– Ну, там, наверное, другие порядки, – задумчиво сказала Алиса, плеская в не слишком чистые кружки кипяток. – Ладно, ща постараюсь ввести тебя в курс дела. Все актеры страшно суеверны, у каждого своя примета, впрочем, есть такие примочки, которые все соблюдают. Про семечки слышала?
– Нет.
– Их лузгать в театре категорически нельзя.
– Почему?
– Сборов не будет.
– Вот глупость!
Алиса улыбнулась:
– Может, оно и так, только на невинные семена подсолнечника и иже с ними наложен запрет. Причем сия примета работает во всех театрах и на многих съемочных площадках. Еще упавшая роль!
– Что?
– Ну если актер уронит бумаги с текстом, который ему предстоит выучить, то надлежит не медля ни секунды сесть на листы. В любом месте! Грязь, лужа, людное, пафосное место, ничто не имеет значения.
– А это зачем?
– Иначе провалишь спектакль.
– Интересно!
Алиса захихикала:
– Да. Это, так сказать, общие правила, потом идут личные заморочки. Имей в виду, актер начинает играть роль прямо в гримерке, одевается, накладывает тон и преображается. До смешного доходит, когда мы пьесу «Царь всея Руси» ставили, я до одури Льва Барашкова боялась. Он в принципе достаточно милый дядечка, интеллигентный, вежливый, а как в Петра Первого перевоплотится, лучше уноси ноги. Представляешь, один раз приволакиваю в гримерку жезл, ну такой атрибут костюма типа посоха, Петр на него опирается.