– Верно, – протянула я, – а волосы? У тебя роскошные кудри, а у меня жалкие перья.
Жанна улыбнулась.
– Это парик, – сказала она и в ту же секунду сдернула буйные локоны с головы, – видишь, с прической у меня совсем беда, измучилась просто! Чего только ни делала – концы подстригала, касторкой мазала, всякие процедуры применяла, толку ноль, не растут совсем, вот я и перешла на парики. Зимой, кстати, это удобно, вместо шапки, тепло и красиво. Да ты примерь.
Я натянула на голову «шевелюру» и глянула в зеркало. Надо же, мне, оказывается, идут мелким бесом вьющиеся волосы.
– Ладно, с «оперением» понятно, но само лицо-то! Неужели никто из твоих коллег не заметит подмены?
– Нет! – воскликнула Жанна, пытаясь сесть и претерпев очередную неудачу. – Нет!
– Они идиоты?
Актриса натянула плед до подбородка.
– Нет, – устало ответила она, – кретин Валерий Арнольский. Он поставил спектакль совершенно диким образом, все актрисы одеты одинаково: баронесса, горничная, молодая любовница и престарелая матрона. У нас темно-синие атласные платья с серебряной вышивкой, а лица закрыты масками, невозможно узнать кто есть кто, понимаешь?
– Но зачем он так поступил? – изумилась я.
Жанна полежала некоторое время молча, потом с большим трудом прошептала:
– Говорю же, кретин. Нам объяснил свою гениальную задумку так: «Хочу показать, что все люди одинаковы, несмотря на их происхождение, образование и богатство, вы играете не человека, а эмоцию. Баронесса – гордыню, горничная – смирение, любовница – страсть, лицо тут ни при чем, изображать чувства следует словом и жестом». Там и текста-то практически ни у кого нет. Театр мимики и жеста получился, бред, концептуальная фигня, но все просто тащатся от Арнольского, а мне особо выбирать не приходится, спасибо, что такая ролька досталась. Кстати, получила я ее лишь потому, что режиссер хотел, чтобы актрисы были одной фактуры, роста. В общем, дело простое.
Приедешь в театр, пойдешь в комнату номер тринадцать, она не заперта, и в шкафу найдешь вешалки с платьями, маски лежат на полке, внизу обувь, внутри моих туфель написано: «Кулакова». У тебя какой размер?
– Тридцать девятый.
– Отлично, как у меня, – обрадовалась Жанна, – видишь, мы с тобой практически одинаковые. Нацепишь одеяние, маску и стой спокойно в кулисе, только приходи ровно в семь пятнадцать, как раз первое действие начнется, все на сцене будут. Быстренько переоблачишься – и вперед, сейчас научу тебя, что делать предстоит.
– А вдруг со мной кто-нибудь заговорит?
– Некому. Явишься к началу первого акта, во втором выйдешь на сцену, и до свидания. Пока переоденешься, все еще перед зрителем будут. Я порой ни с кем не сталкиваюсь, когда этот спектакль идет.
– А совместный поклон?
– Горничная не выходит.
– Ага, понятно. Впрочем, нет, как же меня охрана пропустит?
– Господи, – скривилась Жанна, – на вахте Елена Маркеловна сидит, носом в газету, пойдешь мимо и буркнешь: «Привет, баба Лена, это я, Жанна». Она даже головы не поднимет, скажет в ответ: «Жануся, детка, не заболела ли? Голосок скрипит». Бабка слышит плохо и всем одно и то же талдычит. Спокойно отвечай:
«Мороженое мясо на улице ела», и топай себе прямо по коридору, никуда не сворачивая, тринадцатая гримерка последняя.
– Может, не надо про мороженое мясо? – насторожилась я.
– Это шутка местная, – пояснила Жанна, – все ей так отвечают. Значит, согласна?
– Ну.., вдруг не получится.
– Элементарно.
– Э.., э…
– Послушай, – горько воскликнула Жанна, – больше мне попросить некого. Не приду на спектакль, Арнольский озлобится и выпрет меня. Что тогда делать, а?
– Может, кто-нибудь из твоих подруг…
– У меня их нет.
– Совсем? – изумилась я.
– Таких, чтобы за меня в огонь прыгнули, нет.
– А коллеги? Позвони кому-нибудь, вдруг выручат.
– Актрисы – это клубок целующихся змей, – устало ответила Жанна, – если видишь за кулисами двух нежно обнимающихся женщин, то не подходи близко, заразишься ненавистью, которая исходит от милашек. У нас все с виду очень пристойно, поцелуи, улыбочки, возгласы: «Дорогая, ты шикарно выглядишь».
А потом вдруг перед выходом на сцену водички захочешь, выпьешь из бутылки, нам в гримерках их бесплатно ставят.., мама родная, понос прошиб! Помреж по громкой связи орет: «Спектакль пошел! Где Офелия, пусть готовится!» А невеста принца датского в сортире к унитазу приклеилась, встать не может, понимаешь почему?
– Сильное слабительное в воде?
– Верно. И на кого подумать? Или в туфли лезвие всунут, парик изнутри клеем намажут… В основном бабы стараются, но и мужики не отстают. Впрочем, среди наших ни мужчин, ни женщин нет, средний пол, особый зверь – актер, они на все способны. Никто мне помогать не станет, не на кого рассчитывать, если и ты откажешь – мне кирдык! Прощай, моя мечта…
Жанна уткнулась в подушку.
– Хорошо, – быстро согласилась я, – в конце концов, я имею опыт нахождения на сцене.
– Ты актриса? – испуганно воскликнула девушка.
– Нет, арфистка, бывшая, теперь больше не концертирую.
– Ну и повезло же мне, – вырвалось у Жанны, – ладно, давай порепетируем.
Глава 4
Ровно в указанный срок я толкнула дверь с табличкой «Театр „Лео“. Служебный вход», и вошла в полутемный предбанник. Слева стоял письменный стол с уютно светящейся лампой, в кресле рядом, уткнувшись в газету, восседала бабка, замотанная в платок.
– Это кто? – равнодушно поинтересовалась она, не отводя взора от полосы.
– Привет, баба Лена, это я, Жанна.
– Ох, детонька, не заболела ли? Голосок сипит.
– Мороженое мясо на улице ела, – выпалила я выученный текст и быстро пошла по длинному коридору.
– Ну шутница, – проскрипела старуха и потеряла ко мне всякий интерес.
Дальнейшие события развивались без сучка без задоринки. Комната под номером тринадцать была открыта, в шкафу, как и обещала Жанна, нашлось атласное длинное платье, туфли и маска. Быстро переодевшись, я нацепила сильно пахнущую клеем и краской маску и услышала из громкоговорителя, висевшего на стене:
– Антракт. Второй акт начинается с выхода горничной, Кулакова, займите место во второй кулисе.
Осторожно переступая через всякие шнуры и железки, я добралась до места и увидела тощую вертлявую девицу в джинсах.
– Привет, Жанка! – воскликнула она.
Я кивнула.
– Вон поднос и чашка, видишь?
Я опять кивнула.
– Ой, воду забыла налить, – опомнилась реквизиторша, – ща принесу, ты про реверанс помнишь? А то опять не сделаешь, и Валерка пеной изойдет!
В этот момент из темноты послышался шепот:
– Алиса, сколько можно тебя звать? Куда гром сунула? Как мне грозу изобразить?
– Bay! – подпрыгнула девица. – Совсем я плохая стала!
– Чеши за громом!
– Сейчас, сейчас, – засуетилась Алиса, – только Жанке воды припру.
– Шевелись, убогая, – донеслось из мрака.
Алиса, причитая, исчезла за кулисами, меня неожиданно охватила тоска. Я подошла к закрытому занавесу и посмотрела в щелочку. Плотные ряды кресел были почти пусты, публика в массовом порядке понеслась в буфет. Боже, как давно я не стояла вот так, вглядываясь в зал, впрочем, я никогда не получала оваций, госпожа Романова плохо играла на арфе, нет во мне нужной энергетики, ну не обладаю я ярко выраженной харизмой. Ладно, хватит предаваться тоскливым воспоминаниям, лучше сейчас еще раз повторить то, что предстоит сделать.
Значит, так, выхожу, пересекаю сцену, приближаюсь к баронессе, сидящей в кресле, делаю глубокий реверанс…
Неожиданно в голове возникло еще одно воспоминание.
Поздний вечер, наша квартира наполнена тишиной, только на кухне горит свет. Десятилетняя Фрося [2], большая любительница подслушивать беседы папы и мамы, скрючилась на унитазе. Санузел в родительских апартаментах граничил с кухней, если сидеть тихо, то станешь незримой участницей чужого разговора. Папа, как всегда, описывал маме прошедший день.
2
История о том, как Ефросинья Романова превратилась в Евлампию, рассказана в книге Дарьи Донцовой «Маникюр для покойника». Издательство «Эксмо».