Огромный коллектив нуждался в дотации: гостиницы, билеты, зарплата. Все это не могли окупить гастроли. Так просуществовали мы лет пять. Время наступало расчетливое. Культура, как и экономика, должна была быть экономной. Министром культуры Азербайджана стал Полад Бюль-Бюль Оглы. Он намекнул мне «по-свойски», что хорошо бы завязывать с большим оркестром. Я и сам понимал: хорошенького понемножку. Да и управлять коллективом такого размаха это особая профессия, не совсем творческая, вернее сказать, совсем не творческая. Музыканты народ вольготный, а тут еще джазмены, все живые гении. Вечером, после концерта, естественная слабинка. Утром сидит такой вот расслабленный за пультом, вареный, лицо кирпичом, улыбку ни за что не выдавишь. Глядишь на одного, другого, пятого, десятого. И тоска берет. Что тут поделаешь? Для слушателя музыка праздник, для музыканта работа. Да и самолеты, поезда, пароходы, гостиничная казенщина. И все это вдали от дома. А люди разные: кто-то молод, у кого-то уже семья, дети. К тому же джазовые музыканты у нас были мужчины, а струнную группу я для красоты сделал исключительно женской. Отсюда проблемы: кто-то влюбился, кто-то уже разлюбил. Ревность, ненависть, склоки, романтика примирения. Короче, жизнь! А надо, чтобы была одна команда. Вот думай и гадай, как из этого клубка проблем выпутаться? Так что я и без Полада чувствовал, что все, наигрались.
А потом в нашу жизнь ворвались синтезаторы и компьютеры. Началась совсем другая музыка, в прямом и в переносном смысле. Мои бывшие солисты и дирижеры оркестра Николай Левиновский (он был главным дирижером), Герман Лукьянов (он дирижировал и играл на флюгельгорне), гитарист Алексей Кузнецов, басист Виктор Двоскин, барабанщик Виктор Епанешников и другие известные джазмены рассеялись по собственным составам, по модным дуэтам. (К примеру, Кузнецов—Гаранян или Кузнецов—Бриль. Сейчас пианист и композитор Игорь Бриль работает со своим семейным составом, с сыновьями-близнецами саксофонистами; а у Георгия Гараняна теперь свой биг-бэнд). Кто-то (тот же Левиновский) подался за океан потягаться с неграми, что безумно трудно, а чаще безнадежно. Тут надо быть или гением, или… Джаз, баскетбол и легкая атлетика вотчина темнокожих ребят.
С грустью смотрю я теперь вслед тому отлетевшему оркестру. Большой джазовый состав — непозволительная роскошь по нынешним электронным временам. Садись за синтезатор и музицируй. Заводи программу-партитуру в компьютер-оркестр. Ошибся, можешь ругать самого себя. Компьютер всегда трезв, абсолютно сдержан, всегда готов к труду, разве что не улыбается. И все-таки грустно без живого дыхания музыкантов, к которым я относился весьма деликатно. Никогда я на них не повышал голоса: они слышали его только на сцене. Оставил я себе малый состав: сам за роялем, ритм-группа. Иногда я усиливал состав медными: трубы, тромбоны. Но красок особых не было. Облегченные, ездили мы по стране и за границу: Финляндия, дважды Германия.
Помню небывалый успех концерта в Берлине 9 мая, в День Победы. Многотысячный летний зал Waldbuhne — Лесной сцены. Обычно немцы — публика достаточно сдержанная, а тут с ними что-то произошло. Концерт шел беспрерывно часов восемь, артистов было много, и каждый мог исполнить не более двух песен. В течение многочасового концерта слушатели уходили, приходили. Было нечто похожее на непрерывный показ фильма в кинотеатре. Я оказался единственным в программе, кто невольно нарушил требования организаторов этого концерта: мне пришлось выходить на сцену восемь раз! Публика не успокаивалась, требовала «бисов». Ведущая говорила мне: «Все! Пора заканчивать! Перестаньте выходить на сцену!» Но публика все вызывала и вызывала. Ведущая махнула рукой: «Пойте сколько хотите! Я ничего не могу сделать с залом». И я пел «Sole mio», другие неаполитанские песни, песни русские. У меня было такое чувство, когда я глядел на немцев, аплодировавших мне, словно не мы их победили, а они выиграли войну. Так они встречали советского певца 9 мая.
В тот свой приезд в Берлин я попросил нашего посла разрешить мне (так тогда полагалось) задержаться в ГДР на несколько дней, потому что мне хотелось послушать Владимира Атлантова, который должен был петь в «Отелло» на сцене Берлинской оперы через три дня. Посол оказался прекрасным, чутким человеком и продлил мое пребывание.
ТАКОЕ ВОТ КИНО
Кто из нас не любит кино? Я, например, люблю его очень. И у меня сильная ностальгия по нашим старым, прекрасным, чистым и умным фильмам. А вот мои актерские отношения с кинематографом напоминают сказку про Колобка: я от дедушки ушел, я от бабушки ушел… То есть мне не раз предлагали сниматься, а я отказывался.
Первое предложение поступило, когда мне было двадцать с небольшим. Кинорежиссер К.Горрикер разыскивал меня через постпредство Азербайджана. Он хотел, чтобы я снялся в фильме «Каменный гость» по опере Даргомыжского и «Маленьким трагедиям» Пушкина. Дядя Джамал, зная мою любовь к Пушкину, к опере, радостно поспешил сообщить мне об этом. Я разделил его радость, но задумался: Даргомыжский написал партию Дон Жуана для тенора, а я баритон. Кроме того, известно, что блестящий повеса Дон Жуан был далеко не мальчик. Я же в двадцать три года выглядел моложе своих лет — худющий, длиннющий, тонкошеий.
Режиссер Горрикер приехал к нам домой. В беседе выяснилось, что нет никаких проблем: Дон Жуана можно омолодить, получится молодой, да ранний. Я согласно кивал, потом спросил: «А как быть с диапазоном?» Режиссер и тут нашелся: обещал снизить голос героя. И возраст вниз, и голос вниз. Хорошо, партию тенора можно транспонировать до баритона, а что делать с партией Лауры, с меццо-сопрано? Куда же ниже? Ниже идут уже мужские голоса. Не забасит ли Лаура?
Режиссер, как ни в чем не бывало, парирует: «Мы и с Лаурой что-нибудь придумаем». Я понял, что у него своя задача — сделать ставку на популярное имя, чтобы народ пошел на фильм-оперу. Мне очень не хотелось отказываться, все-таки фильм музыкальный, это мое. Но решил отказаться по причине музыкального модернизма режиссера.
Собирались снимать фильм «Земля Санникова». Мне предложили главную роль. Опыт сомнения у меня уже был, и опять я ревниво подумал, что режиссеру нужен не актер, а популярный певец, который и петь-то не будет. Но вот как он сыграет это никому не известно. Одно дело петь, другое играть вокально-драматические роли на сцене, и совсем иное вести диалог естественно и комфортно, по законам сценического мастерства, чувствовать себя в строгих рамках мизансцены. Недавно смотрел этот фильм по телевидению. Дворжецкий в нем сыграл прекрасно. Себя в этой роли представить не мог. И при этом подумалось, как бы это я снимался среди льдов и снега?
Однажды пришло письмо от кинорежиссера Александра Зархи. Появилась возможность обессмертить себя в роли Вронского в «Анне Карениной». Я был обескуражен, зато дядя Джамал был от радости на седьмом небе. Но опять я крепко задумался: Зархи режиссер маститый, рисковать не будет. А материал роли — это же с ума можно сойти! Сам Лев Толстой! Потом к сомнениям добавился страх. Это сколько же нужно смелости, даже нахальства, чтобы головой, да в классический омут?! Теперь-то я знаю, что отвело меня от «беды» дилетантство! Например, я всегда любил и до сих пор люблю рисовать и лепить. Но чтобы перейти к живописи, мне потребовалось много лет. Одно дело любить это. Любишь и люби, тешь душу, отдыхай за мольбертом. И это вовсе не значит, что ты должен замахиваться на выставки и называть себя художником-профессионалом. Так и в кино. Зачем на экране быть дилетантом, если ты умеешь другое, причем лучше других? То, чему учился и в чем преуспел? Потому в случае с Зархи дело не дошло даже до проб. А если бы и дошло, я не мог себя представить в роли побежденного. Чтобы мне с дежурной улыбкой сказали: «Спасибо, но, к сожалению, вы нам не подходите»? Зачем мне это нужно? Расстраивать себя, а главное, ставить в неловкое положение известных людей? Да и не мог я себе позволить, чтобы мудрый Зархи вынужден был бы сказать мне, что я, увы, хуже Ланового. Это и так понятно. Во-первых, потому, что Василий Лановой — профессионал; а во-вторых, потому что Лановой — личность! И в кино он личность. Недавно мы говорили с ним по поводу этого фильма. Лановой, как оказалось, даже и не знал, что мне предлагали роль, которую так прекрасно сыграл он. Хотя и признался, что роль Вронского очень трудная, даже каверзная. Василий спросил меня: «Почему ты тогда не попробовал?» — «Ты же на сцене тоже пробовал петь, почему же не стал певцом?»