На просмотре фильма в Баку был и Гейдар Алиевич Алиев. Ему понравилось, но он отметил два недостатка, которых можно было бы избежать. Во-первых, он тоже почувствовал вялость действия: надо было обострить сюжет, придумать что-нибудь поживее. А во-вторых, заметил он, лучше бы сам Муслим озвучил, голос должен совпадать с внешним обликом. «По-моему, — улыбнулся Гейдар Алиевич, — твой голос вполне подходит к твоей внешности».
Таков был мой единственный опыт на большом экране, где я впервые сыграл, да еще такую роль — нашего великого соотечественника. Надеюсь, хотя бы в этом качестве остаться в истории отечественного кино. Тешу себя надеждой, что шейх и вправду был похож на меня. Разумеется, с бородою и в чалме. Пусть думают, что похож, что таким он и был. Потому что, наверное, вряд ли еще кому-нибудь в ближайшее время придется играть в кино эту роль.
Мои музыкальные контакты с кино тоже не всегда были результативными, если не считать фильмов, целиком посвященных мне: «До новых встреч, Муслим» и «Поет Муслим Магомаев». Татьяна Лиознова пригласила меня записать песни к «Семнадцати мгновениям весны». Я записал, но, увы, мой голос не соединился с образом советского разведчика Штирлица-Тихонова. С песней «Мгновения» еще можно было покрутить и так и этак, спеть пожестче или более проникновенно. А с песней «Я прошу, хоть ненадолго»… Как великолепный Микаэл Таривердиев (царство ему небесное) ни изощрялся, ни варьировал, все-таки это интонационно, мелодически напоминало «Историю любви» Франсиса Лея. Это «Я прошу…» я так и спел по-американски, по-фрэнксинатровски. Потом мне дали послушать другую запись, Кобзона. Хотя Иосиф и клялся мне, что моего варианта исполнения он не знал, я угадывал в его версии некоторые мои интонационные нюансы и акценты, и динамику: где тише, где «нажать», где сгустить. Я почти уверен, что Лиознова «для пользы общего дела» давала ему меня послушать. Я вышел из студии и сказал Иосифу: «Ты так же не слушал мою запись, как Таривердиев не слышал „Love story“».
В книге мемуаров М.Таривердиева «Я просто живу» маэстро говорит, что я за эту историю с записями к знаменитому фильму-сериалу якобы обиделся на него. Нет, не обижался я на композитора. Меня пригласила Лиознова, а Микаэла я ни разу не встретил на записи в студии, не созванивался с ним в это время, не получал от автора ни письменных, ни устных пожеланий.
Татьяна Михайловна просто сказала: «Нет». (Эта маленькая женщина умеет сказать с жесткой безапелляционностью.) И предложила переделать. Я отказался: я такой, какой есть, и подделываться под разведчика не могу, не хочу и не буду. Я никогда ни под кого не подстраиваюсь. Под Сыщика из «Бременских музыкантов», пожалуй, еще мог бы, все-таки там вольная игра. А тут… Серьезней не бывает.
Манера пения и характер голоса Иосифа Кобзона как нельзя лучше совпали с образом Штирлица. Я так и сказал Лиозновой, послушав запись Иосифа: «Не надо было, Татьяна Михайловна, приглашать меня. Вы же прекрасно знали и мой голос, и мою манеру». И она согласилась. Если честно, обиделся я на режиссера. Потом, как это часто бывает со мной, по причине моей отходчивости и незлопамятства, мы по-доброму объяснились с Татьяной Лиозновой. Она была у меня в гостях…
В связи с записью песен для фильмов мне пришлось иметь дело и с Иваном Александровичем Пырьевым. С «Мосфильма» поступило предложение записать знаменитую песню И.Дунаевского «Широка страна моя родная», готовился фильм в память о композиторе. Песня, как я понимал, должна была венчать фильм, стать его апофеозом. У всех на слуху было традиционное исполнение этой песни полным красивым голосом. У всех советских людей это уже как бы отложилось в сознании. Спел я ее так, как и задумывал Дунаевский, гимнический размах, хор, оркестр. Все получилось вроде бы как нельзя лучше. Эта запись до сих пор хранится у меня.
И вот раздался звонок с «Мосфильма». Пырьев просил встретиться в студии, в Доме звукозаписи на улице Качалова (нынешняя Малая Никитская). Слушаем запись вместе с ним. Вижу, режиссер чем-то недоволен, лицо отчужденное. Спрашиваю:
— Что-нибудь не так? Трактовка точно по Дунаевскому, буквально по его партитуре.
— А мне надо, чтобы вы спели песню без патетики, мягко. — И Иван Александрович напел, «наговорил» этаким проникновенным шепотом, интимно: «Широка страна моя родная…» Как бы не всей стране, державе, а близкой подружке. — Это должен быть не плакат, а воспоминание. Вы меня понимаете?
— Понимаю. Но тогда все надо менять. Зачем же здесь оркестр, зачем хор? Вы же предложили мне традиционную аранжировку. Да и тесситура здесь будь здоров, такие верхушки! А как это напеть субтоном певцу с оперным голосом? Субтоном высокие ноты не возьмешь, подавишься. Такую размашистую песню и петь интимно оперному певцу? Извините, но то, что вы мне предлагаете, может сделать Владимир Трошин, у которого мягкий, бархатный, ласкающий ухо голос.
Раскланялись. Пырьев поблагодарил и сказал, что воспользуется моими советами. А потом на лестнице меня догнал сын Пырьева и сказал:
— Не думайте, Муслим, что вы не нравитесь отцу, нет, он обожает вас. Но просто он заклинился на своей «интимной идее». Вы же знаете, знаменитые старики — народ особый. Он даже сказал мне, когда вы из студии вышли: «Давай, сын, для такого певца что-нибудь придумаем. Фильм музыкальный».
До сих пор не знаю, кто спел тогда эту песню и как, потому что того фильма о Дунаевском я так и не видел. Так что я не переступил через себя даже ради знаменитого киномастера, живого классика. Что я умею, то умею, а другое пусть делают другие. Это и есть нормальное распределение труда в нашем певческом хозяйстве. Режиссеру надо было заранее поставить исполнителю задачу. Я бы тогда сразу отказался. Я не могу себя насиловать, делать то, к чему душа не лежит. Бывало, приходили авторы, показывали песни. Я отказывался, хотя вроде бы материал для моего голоса. Почему? А потому, что это не мое. «Предложите, — говорил, — Эдуарду Хилю». Случалось, что какие-то напетые мной песни потом «переходили» ко Льву Лещенко. Это нормально. Мы ведь разные. И песни разные.
Рассказав случай с Пырьевым, вспомнил и о том, как мне не раз предлагали сняться в художественных музыкальных фильмах. Но обычно это были роли в комедиях вроде «Веселых ребят». А какой из меня шутник? У меня другое амплуа. Как написал в своей эстрадной, я бы сказал, «попсовой» книжке Эдуард Ханок, «герой-любовник». Вот это амплуа мне ближе. Я бы предпочел что-нибудь вроде «Мистера Икс», где блистательно, достойно и благородно сыграл и спел Георг Отс. Но хорошо бывает только раз.
С Георгом Отсом я был знаком. Он единственный из мужчин, кому я преподнес из зала цветы. Красивейший баритон! Сердечный человек! Умер, к сожалению, так рано. Он в равной мере превосходно пел и классический репертуар, и песни. Мне, человеку южному, хотелось от него немножко больше эмоций, открытости чувств, страстности. Но он прибалт. Такая у них порода. А тембр голоса! Сказочный! А манеры! Воплощенное благородство! Увы, уходит поколение гигантов…
Что касается моей киномузыки, то я писал ее в основном к фильмам Эльдара Кулиева. Конечно, дело это творческое, хотя и подневольное, и не всегда благодарное. Хозяин тут режиссер, он заказывает музыку. Начинаешь работать, ассоциаций сколько угодно, сочиняй — не хочу. Но пишешь про запас: музыки у тебя написано часа на полтора-два звучания, а в фильме ее остается минут на пятнадцать. И на этом спасибо: бывает и меньше. Напишешь целую сюиту на тему ночного моря, а режиссер после монтажа игнорирует всю твою красоту. Но на кинорежиссеров нельзя обижаться. Я иногда только грустно шучу: «Эльдар, у меня такое впечатление, что ты не любишь музыку. Зачем ты сначала ее заказываешь, а потом тихо убиваешь?» Тем не менее музыку к его фильмам я продолжаю писать до сих пор.