Взлетаем звеньями, выстраиваемся эскадрильей в правый пеленг и марш-марш на высоту. С опозданием понимаю: а летать мне нынче не следовало. Утром, когда брился, обнаружил на скуле гнойник, прижег квасцами, не придав тому особого значения. Рассосется. Чепуха. Но на высоте пяти тысяч метров почувствовал — скула стремительно вроде бы растет, раздувается, переполнясь злой, сверлящей болью. С опозданием сообразил — это результат меняющегося атмосферного давления. Давление падает, буквально, вытягивая из меня боль. Вспомнил, как говорят: «Не тяни из меня жилы». О жилах речь не шла, но мне казалось еще чуть, и скула оторвется от черепа.
А эскадрилья набирала высоту. Держать свое место в строю, когда летишь в разреженном воздухе, делается все труднее: машина легко отстает от ведущего и лениво его нагоняет, готовая притом запросто проскочить флагмана… На высоте семь тысяч метров самолет ведет себя как не вполне протрезвевший человек. И если прибавить к этому то, что скула моя превратилась в сплошную режущую боль, то можете представить, каково мне было…
Мы выцарапываемся на потолок — это без чуть-чуть девять тысяч метров. Кабины наши не герметизированы, противоперегрузочных высотных костюмов в ту пору еще не было, единственное, что предохраняет от убийственного коварства высоты — легкие намордники кислородных масок. На такой высоте без кислорода долго не прокукарекаешь, даже если ты в самой наилучшей физической форме. Стараюсь не поворачивать голову, кошу глаза, поглядывая вправо-влево, и как-то отрывочно; толчками, судорожно думаю: «Легче сдохнуть… Раз… и привет, товарищи…
И тут что-то происходит. Выразить словами такое, пожалуй, и невозможно — из меня, как выстрелом, ВЫЛЕТАЕТ боль! Была, была — и нет, нет больше боли! Мне кажется в это мгновение я бы и без кислородной маски мог праздновать тут, на высоте девяти тысяч — он лопнул, он покинул мое тело, злодей-нарыв. Такое счастье! Ну, ничего больше, ничегошеньки мне больше не надо… Вот ведь какая штука получилась: знал — высота убивает, а вышло — и лечит тоже.
Утверждаю совершенно серьезно: на высоте люди становятся непременно лучше. Никто здесь не склочничает, не жадничает, не «качает права». На высоте не до того! И еще: высота отдаляет тебя от начальников, прибавляет тем самым свободы. Если ж начальник уж очень ретив и норовит тебя достать радиоволной, всегда можно щелкнуть маленьким тумблерчиком, вырубить рацию и сделаться совсем свободным… Вот с такими примерно мыслями я вернулся из группового полета на потолок.
На Яке я впервые встретился с акселерометром — прибором, что регистрирует перегрузки, возникающие в полете, особенно на фигурах высшего пилотажа. Для тех, у кого может возникнуть вопрос: а что такое перегрузка? Наверное, помните опыт из школьной физики — учитель вертит на веревке ведрышко с водой, вода не выливается, даже если посудина взлетает к самому потолку. Так вот, если разделить величину центробежной силы, прижимающей воду к донышку ведерка, получится перегрузка. Применительно к авиации, за воду в фигурном полете «работает» летчик, за ведерко — самолет. Перегрузку в учебниках обозначают латинской буквой «g».
Теперь я открываю книгу «Летчик-испытатель» замечательного американца Джимми Коллинза и цитирую: «На этот раз я более резко взял ручку на себя. Прежде чем я успел освободить ее, я заметил, что перескочил через шесть с половиной и дошел до семи «g». Я чувствовал, как у меня сдавливаются внутренности, как будто меня избили. Мне казалось, что кто-то вынул мои глаза, поиграл ими и вставил на место…» В юные годы эта прекрасная книжка служила мне едва ли не евангелием: я читал ее по утрам и вечерам, тайком на уроках в школе, кажется, я помнил ее наизусть и давно прикинул: если мой вес семьдесят два килограмма, то при перегрузке 9g меня должно втиснуть в пилотское кресло с силой в шестьсот сорок восемь килограммов — шутка ли? Но ведь Коллинз дошел до этих самых девяти «g»!
Но понимать и даже точно знать, совсем не то, что ощущать!
И вот передо мной Як. Красавец самолет напоминает в профиль стремительную щуку. В фонаре машины, чуть правее прицела, стоит акселерометр. И не просто стоит, а как бы приглашает: попробуй сравнись с героем романтической юности, с самим Джимми Коллинзом!
Понятно, в науке нет такой единицы — Коллинз… Но, к черту формальности! Это лично мне надо установить, чего я стою, мне надо это знать для внутреннего, так сказать, употребления. Сегодня, спустя десятилетия, мне кажется, я имею право снять за давностью гриф «секретно» с того полета, не опасаясь прослыть хвастуном и оставаясь спокойным, — никто не принудит меня подтвердить повторным вылетом, чего мы тогда с Яком смогли.