Много бы хотела тебе сейчас сказать, но спешу лихорадочно. Я уже не раз приметила, что чем позже ложусь, тем хуже со сном. А эти дни хочу быть бодрой. Хотя бы бодрость, если не свежесть! Ох, как я постарела. И это тогда, когда мне необходимо было сохранить хотя бы остатки свежести. Последние дни, когда я написала тебе о моём горе — увлечении — мне сделалось не так грустно. Я стала спокойней, значительно спокойней. А были такие дни, когда я безумствовала, доходила до исступления. Теперь я понимаю, что заставляло женщин когда-то обращаться к знахаркам «за любовным зельем».
В дороге буду тебе писать не торопясь.
Обнимаю тебя горячо. Люблю тебя. Как же нехорошо, что ты не можешь меня любить так, как это понимаю я.
Твоя Мура.
Прости за небрежность и сумбурность этого листка. Я очень обрадовалась твоей весточке.
1/IV.
Ну что мне делать, моя дорогая? Ну чего я прицепилась к этому человеку, кот. я не нужна. Сегодня я снова виделась с ним. Всех подробностей не могу передать — они унизительны для меня. Доходит до того, что я прошу его поверить в моё отношение к нему. Он же, попросту издеваясь, поясняет моё отношение упорством, желанием добиться цели. Кто его знает, может быть, он как хороший психолог челов. душ и прав до некоторой степени. Но мне от этого не легче. Сейчас мне надо подготовиться ко многому (в связи с возможным отъездом), — я ничем не могу заняться. Мысли мои там, около него. Хочу написать ему письмо и сказать, что отхожу от него. Боюсь, что не хватит сил, сама себе не верю. Как же сбросить с себя этот гнёт, он будет тянуться долго. Этого человека я не одолею, т. е. я никогда не услышу от него, что я ему нужна. Он заинтересован только лишь моим безраздельным порывом.
Помоги мне, кошечка. Скажи, как поступить. Вчера я провела полночи без сна, боюсь, что это ждёт и сегодня меня. Хотела бы уехать и в то же время мучительно оставить этот город, где находится он.
Ты мне прости, родная моя, что пишу только о нём. Интересно, почему ты не получала моих писем, таких частых, начиная от 20/III.
Как я ненавижу себя за такую одержимость и ничего не в силах сделать с собой. Послезавтра позвоню ему о встрече и скажу, что отойду от него, писать не буду — это долго.
И да помогут мне всякие силы одолеть своё намерение.
Извини за эти, может быть, неинтересные для тебя излияния. У тебя много своих горестей. Горячо тебя целую. Твоя Мура.
9/IV.
Вчера впервые я намеренно избегала встречи. Нельзя сказать, чтобы я очень рвалась туда. Как будто рассеивается это наваждение, но странно, что нет удовлетворения от сознания освобождения. Очень возможно, что ещё рано говорить об «освобождении», но всё-таки я начинаю проявлять рассудок. Я мечтала избавиться от зависимости, от тяжести своей не до конца разделённой любви, а теперь, когда оно, очевидно, приходит, у меня такая пустота и горечь, что всё-всё теряет смысл, значение. Так, как будто бы теряю самое желанное, дорогое. Я плачу. При воспоминании о своих унижениях я как будто бы начинаю ненавидеть А. И.
Физической близости у нас не было, к ней я не стремилась. По многим мелочам я уверена, что ему не безразлична и некоторое время по моём отходе он ещё будет вспоминать меня. Вот сейчас, когда пишу тебе, я почти не сомневаюсь, что моё чувство уходит. И только можно радоваться этому, к чему мне такие страдания, зачем, чтобы тянулось то, что не может дать нужного мне ответа, и всё же мне так грустно, я опустошена. Нелегко, родная моя, всё это даётся — вместо «расцвета» я состарилась (что почти безразлично сейчас), сколько ночей без сна провела из-за этого. Как у одержимой, мысли несутся всё к одному и тому же. У нас заранее было условленно 2 встречи — вчерашняя и ещё 11-го — он должен меня встретить у дверей метод, комнаты, где будет моя лекция. И сейчас я спокойна к возможности его неприхода. Но что покажет 11-е число — неизвестно? Нелепо, что нельзя ручаться в этом за себя. Оканчиваю. Знаешь, детонька, я довольна, что ты не едешь. А мне всё же прийдётся выехать или 13-го или 19-го. Ехать очень не хочу. Чувствую себя неплохо, только страшно устала.
Если не буду писать неск. дней, ты не волнуйся, моя голубка, просто не хочется писать. Пусть пройдёт эта моя печаль…
11/IV. 12 ч. ночи.
Голубка моя, мне немного неудобно так навязчиво писать всё о том же. Ты мне прости, родная, думаю всё об одном. Я так долго молчала, а заговорив, не могу вовремя, с чувством меры, остановиться. Неск. дней была уверена, что излечиваюсь. Сегодня виделась — как было условленно, он меня ждал у ворот метод, кабинета. Вначале я была госпожой положения и он это сразу почувствовал, но к концу я «подгадила» и сказала много ненужного, нагрубила. До сих пор стоят передо мной его удивлённые глаза. Так и расстались. А вечер был замечательный; стало наконец тепло — сама природа веселила, утешала. Сейчас очень жалею, что «сорвалась», не выдержала своего тона — он был совсем удачен. И опять нет покоя. Кажется мне, если б не расстались так, то была бы спокойней. Да, ты права, пожалуй, — у меня нет настоящей любви, но всё же это чувство до того мучительно, что я одержима и полна только им. Я опять плачу. Измучена всем этим, чёрт знает как. Нервы превращены в гнилые ниточки. И всё же найду силы, чтобы уйти от него. А вот удастся ли вытравить его из своего нутра — не знаю? Как это ужасно, когда стареющая женщина отдаётся целиком во власть своих чувств. Никому кроме тебя об этом не могу сказать. Вера, конечно, догадывается.