Сшили ли Вы себе пальто, дорогая? Как мирите Вы своё старенькое пальто с московскими морозами? Что у Вас на ногах? Тепло ли у Вас в комнате? Где Вы обедаете? Навряд ли дома. Ведь Вы так же, как и я, «любите» готовить себе сами еду. Значит, в столовке? — На все эти вопросы дайте мне, родная, обстоятельный ответ.
22/XII.
Не следовало было Вам загромождать свой конверт отсылкой не Вам адресованного письма [«Льву Яковлевичу», — см. выше: 18/XII.] На маленьких листочках Вы так неэкономно разбросали карандашом слова, что в итоге, для меня, получилось всего несколько фраз, которые я моментально разжевала и проглотила.
Вас затрудняет переписка — это чувствуется и будьте искренни — может быть. Вы с досадой садитесь за ответные строки?
Поездка, пожалуй, будет отложена. Сестра, не получая из дому ни писем, ни денег и страшно пугаясь этому (муж её обычно очень аккуратный человек; её волнение передалось и мне), должна выехать. Её пребывание, так же как и отправка, будет стоить мне больших денег. Пусть Вас не коробят эти рассуждения. Верьте и верьте мне, родненькая, что такие вопросы меня никогда не затрагивали. Я даже сейчас начинаю жалеть, что пишу об этом. Сестру я люблю, жалею её. Но всё это отдаляет мою поездку в Москву. Я уж не говорю о своей болезни, от которой ежедневно корчусь, что также потребует денег. Помните, я Вам говорила, что никогда задуманное мной не даётся легко, всегда на пути к намеченному вырастают осложнения, и мне приходится перескакивать через них. Лёгкостью достижений я не могу хвалиться, кроме человеческих отношений, которые иногда даются сами по себе, но отсюда и быстро приедаются. Всё это, как Вы и можете констатировать, не применимо к моему отношению к Вам. Вы от меня сейчас неотделимы. Но Вы-то, Ксенёк, держите меня «в чёрном теле».
Через тонкие деревянные стенки нашего домишка слышны шаги, под ногами пробегающих пешеходов скрипит снег. Морозец усиливается, что чувствуется и в комнате (12°). Утром, когда я бегу на работу, в разрезе долин (бывшие крепостные валы, прилегающие к Лавре) сквозь морозный туман выступают розовые полоски бледной зимней зари — в такие минуты всё существо тянется к радости жизни, хочется пропеть гимн ей и чем-нибудь особенным зафиксировать этот день. Понятие жизни — ведь это так относительно и по-разному (субъективно) применимо. Для одних это сладость лишений, отказ от личных потребностей и огонь героизма (для людей, одержимых какой-либо идеей, — высшая, высокопробная порода!), для других это разбрасывание своих сил в горячке удовлетворений своих потребностей и брызг мелких тщеславных желаний (т. зв. светскость, внутренняя пустота!); для третьих — кропотливое обслуживание своей семьи, что изо дня в день заботливо плетётся, как паутина, и в тенётах ея не проглядывает ничего извне и ничего не проникает помимо своего очерченного паутиной круга (ограниченность, посредственность и часто тупость, а с ней самодовольство и самовлюблённость)!.. и т. д., и т. д. Ни к одной из этих категорий я не принадлежу…
23/XII.
Вчера вечером не окончила письмо. Боли помешали, они же отняли у меня полночи. Сегодня чувствую большую слабость и — как это часто бывает — параллельно физической слабости большой подъём в работе. Столько всевозможных заданий, что не знаю, за что прежде приняться. Но выполняю их аппетитно, со вкусом. Как бы мне хотелось познакомить Вас со своими питомцами — они очаровательны! Дорогие детские мордочки! Этот возраст (дошкольный) самый любый мне. Они смышлёны, широко раскрытыми глазёнками воспринимают мир, но в то же время нет ещё лжи и уклончивости детей школьного возраста…
24/XII.
Принятое мной решение не писать Вам ежедневно — не могу сдержать, — сложилась уже милая мне привычка, от которой отойти значит ущемить себя. Вы обо мне вспоминаете только лишь «часто» (эта любезная фраза!), в то время как у меня Вы постоянно в центре. Я знаю, как меня бы раздражали подобные рассуждения, они подействуют и на Вас также. Но не сердитесь, — я Вас люблю, и только лишь поэтому я так требовательна.
Теперь Вы убеждаетесь, не правда ли, в моём несносном отношении к людям, которые мне дороги, и у Вас может вырваться досадное восклицание: «что, наконец, ей нужно!». Дорогая, Вы будете совершенно правы! Я и сама сознаю, что смешна и нелепа…