Деточка, сегодня же днём, в моё отсутствие, неожиданно, совершенно неожиданно зашёл Проценко; об этом человеке я Вам говорила в Мисхоре, это моя прежняя пылкая любовь, от которой я с мучением отказалась ради подруги, так обманувшей меня позже (одна из многих серий жизненных опытов дружбы!). Через известный промежуток времени он мне также стал безразличен, К тому же он мне лгал (ах, как все они лживы!). И всё же его приход, маленькая остроумная записка (он умён) взволновали меня. Как я любила 3 года назад этого человека!.. Его приход заставил меня бегло просмотреть все, на сегодня, тени некогда милых сердцу людей, и так грустно от своего неуменья удержать подольше людей около себя… Вам не скучно, детонька, читать всё это? Ваше обращение «доченька» вызвало у меня улыбку нежности, я и сама очень часто хочу Вам сказать то же.
Ида всё тянется вверх, но дурнеет, к большому (очень большому) огорчению, волосы совсем темнеют, а я так люблю людей «светлой масти». Вот как Вы, моя рыжая!.. Да, ещё чтоб не забыть, исполните мою прихоть — купите одеколон «Цветы мои» — их трудно достать, но в большом универмаге на Театральной они всегда были. Запах этот особенно мил и всегда он со мной, правда, смешанный с запахом табака.
5/I,11 час. утра. — Не могу удержаться, чтобы не закончить Вам письма, причём испытываю неприятное чувство, словно обкрадываю своё учреждение. Да оно, по сути, так и есть. В рабочие часы, пользуясь отсутствием контроля, я отдаюсь постороннему, для дела, занятию.
Мороз сегодня лютейший — 22°. Как-то сегодня добежит Ида ко мне. Валенки её отданы сапожнику, и она только в ботинках. Хорошо если бабушка удержит её дома!
Родненький мой, Новый год я нигде не встречала, подошло такое скверное настроение, вызванное неприятностями по работе, что я, поссорившись со своими знакомыми (получила, и поделом, эпитеты «сумасбродки», «сумасшедшей»), провела этот вечер за письмом к Вам, моя ненаглядная и рыжая кошечка. Кроме того, незадолго перед этим днём я порядочно выпивала и решила, что потратить ночь снова на вино, танцы и поцелуи — не стоит, ведь нового я ничего не найду, а работать 1-го не смогу.
Меня что-то беспокоит в моей работе, может быть, сознание, что работа мне теперь, когда я одна должна содержать свою семью, необходимей прежняго. От Петра за всё это время денег не получаю, приходят посылки, которые, правда, немного облегчают жизнь. О деньгах я ему не пишу, — во-первых, знаю, что моё пребывание и у него, и на курорте заставило его влезть в долг, а во-вторых, решила быть самостоятельной. Вот если б я могла написать предложенную книгу, то это был бы блестящий выход из положения. Но увы, часа через 2 по этому поводу выдержу хорошую головомойку (вызывают снова), но ничего изменить не могу. Всё же зарабатываю я не так мало. Без вычетов получаю, будучи на полном пансионе (Ида также) — 367 р., бывают подработки статьями, но за этот период я ещё ничего, кроме рецензий, не писала… Что берёт у меня много денег и что уж создало солидную (для меня) сумму долга (500 р. — с тенденцией увеличиваться!) — это наши костюмы! Я ненавижу плохие вещи, но это не значит, что я имею иные! Всё своё детство я ходила в дерьме, и сейчас, когда вся наша страна переходит «на качество», я тоже не желаю быть одетой в материал «скверного качества». К сожалению, нелегко даётся такая перестройка…
Мама ещё болеет, и сейчас мне её от души жаль. Она изменилась, её красивые даже на старости (она красива, и никто из детей не взял её правильных черт) линии лица заострились. Она всё говорит о смерти, страстно желая жить, боясь смерти, а что у нея есть в жизни? Какие надежды могут ещё зажигать её? У меня сжимается сердце от её разговоров, такая безысходная тоска в них. Бедная страдалица, всю жизнь в суровых лишениях, и к старости нет избавленья от них! Она, конечно, не голодает, но работает.
Пришла Ида, бедняжка, в слезах — замёрзли ноги. За ней явилось 12 человек экскурсантов, разместила их по группам и снова за письмо, продолжаю… — Характерец у мамы, правда, отменный, без конца ворчит, повелевает, временами заставляет меня убегать из дому…
Мои письма к Вам я бы просила уничтожить, они в своём объёме, количеством, разрастаются в целые тома. Но всё-таки мне очень и очень неприятно сознание, что кто-то ещё может их прочитать. Ваши письма я храню в ящике стола, ключ всегда со мной, свою дурную манеру растасовывать их по книгам я оставила. Мама почти неграмотна, но вот вторжение Петра в мою жизнь могло бы внести опустошение и в эту область. Бог мой, что мне ещё предстоит пережить с ним, сколько унижений, стыда…