Следом за Бобом появился Укридж. Но с одного взгляда стало ясно, что в погоне он значительной роли не играл. Заданный темп уже превысил его возможности, и он назначил меня своим заместителем с полной свободой рук.
— За ней, Гарни, старый конь! Ценнейшая птица! Ее нельзя упустить.
Кроме периодов каталепсии литературного творчества, я в принципе человек действия. Я отправил роман на полку вплоть до востребования, и мы вылетели из загона в следующем порядке: впереди Тетя Элизабет, свеженькая, как новая краска, и показывающая приличную скорость. За ней Боб, пыхтя и явно сомневаясь в своей выносливости. И наконец я, исполненный решимости, хотя и предпочел бы быть помоложе лет на пять.
После первого луга Боб, этот дилетант и беспринципный пес, махнул на погоню хвостом и небрежной походкой отошел разрывать кроличью нору, с невыносимым нахальством давая понять, что с самого начала к ней и рысил. Я упрямо продолжал работать ногами, исполненный угрюмой решимости. Я успел перехватить взгляд Тети Элизабет, когда она пронеслась мимо меня, и его презрительность задела меня за живое. Эта птица меня презирала! Я не склонен к насилию и не вспыльчив, однако у меня есть чувство собственного достоинства. Я не допущу, чтобы куры делали меня предметом насмешек. Абстрактная жажда славы, властвовавшая надо мной пять минут назад, теперь сосредоточилась на задаче сцапать эту надменно-саркастичную курицу.
До сих пор мы двигались вниз по склону, но тут пересекли дорогу, и начался подъем. Я находился в том мучительном состоянии, которое возникает, когда теряешь первое дыхание, но еще не обретаешь второго. И я был разгорячен сверх меры.
Не знаю, то ли Тетя Элизабет тоже несколько утомилась, то ли дала о себе знать наглость ее извращенной и непотребной натуры, но она перешла на шаг и даже начала что-то поклевывать в траве. Ее поведение меня взбесило. Я почувствовал уничижительное ко мне отношение и поклялся, что эта птица усечет (пусть даже — что казалось вполне вероятным — я в процессе усечения лопну) всю серьезность положения, когда за тобой гонится Д. Гарнет, автор «Маневров Артура» и т. д., человек, о чьих произведениях такой тонкий судья, как сам Пиблс, сказал в «Адвертайзере»: «Подают надежду».
Расчетливое увеличение скорости — и до моей добычи осталось чуть больше ярда. Однако Тетя Элизабет под личиной рассеянности полностью владела ситуацией. Она с усмешливым квохтаньем ускользнула от меня и вновь быстро устремилась вверх по холму.
Я последовал за ней, но что-то мне шепнуло, что я спекся. Солнце палило вовсю, концентрируя лучи на моей спине в ущерб окружающему пейзажу. Оно, казалось, преследовало меня, как луч прожектора.
Мы выбрались на равнину. Тетя Элизабет вновь перешла на шаг — единственный аллюр, доступный теперь мне. Постепенно, но я все же нагонял ее. Перед нами возникла высокая живая изгородь, и в тот момент, когда я вновь готов был к решающему броску, Тетя Элизабет с очередным усмешливым квохтаньем нырнула в изгородь головой вперед и пролавировала насквозь таинственным способом, к которому прибегают куры, пролезая сквозь живые изгороди. Я стоял, пыхтя, и тут до меня донеслось ее еле слышное стародевическое хихиканье. Оно воздействовало на меня как звук боевой трубы. В следующий миг я тоже нырнул в изгородь. Я находился в середине ее, очень разгоряченный, истомленный и грязный, когда с той стороны раздался внезапный крик:
— Готовсь! Птица справа!
И в следующий момент я с почерневшим лицом и на подгибающихся коленях выбрался на усыпанную песком дорожку чьего-то сада. Словно сквозь закопченное стекло я различил три фигуры. Затем в глазах у меня прояснилось, и я узнал две из них.
Первой оказался пожилой ирландец, который ехал с нами в одном купе. Второй была его синеглазая дочь.
Третьим в этом небольшом обществе был мужчина, мне незнакомый.
Видимо, проявив чудеса ловкости, он изловил Тетю Элизабет и теперь крепко держал, не обращая внимания на ее протесты, профессиональной хваткой поперек крыльев.
Глава VII
ЗАКЛЮЧЕНИЕ ENTENTE CORDIALE[2]
Бывают минуты и минуты. Данная принадлежала к категории наиболее неприятных.
Даже мой изнуренный ум понимал, что от меня требуются объяснения. Крокетная площадка ирландца — его замок, и неизвестные не могут вторгаться на нее сквозь живые изгороди, не навлекая на себя нарекания.
К несчастью, я утратил дар речи. Я мог бы осушить бочку дождевой воды, улечься и уснуть или растопить льдину легким прикосновением пальца, но вот говорить я не мог. Молчание нарушил второй мужчина, чьи руки теперь удерживали Тетю Элизабет, с виду словно покорившуюся судьбе, но внутри кипящую бессильной злобой, догадывался я, хорошо изучивший ее надменный дух. И я видел, как она косится уголком глаза, примериваясь, не представится ли случай убедительно долбануть своим орлиным клювом.
2
Сердечное согласие