— Нет. — Я скрещиваю руки на груди.
— Почему нет?
— Мы уже обсуждали это. — Я поднимаю взгляд на хмурое небо. — Тебе пора. Обещали снегопад.
— Я просто думаю, ты мог бы…
— Спасибо, Олин. — Я поворачиваюсь к нему спиной и захожу в свой магазин.
Сало сидит поверх Trans Am (прим. гоночная машина), над которой я время от времени работаю. В основном, когда расстроен. Это одна из старых машин моего отца. В восьмидесятых он отрастил растрепанные волосы и купил несколько американских мощных и спортивных автомобилей. Trans Am — единственный, кто выжил.
— Это сработает. — Я глажу Сало между его пушистыми ушами. Его черный мех блестящий, почти скользкий (Greasy переводится как толстый/засаленный/грязный). Отсюда и его имя. И он постоянно околачивается у меня в гараже. Здесь много смазки, что еще больше соответствует его прозвищу.
Он трется головой о мои костяшки, из его горла вырывается легкое мурлыканье.
— Она вернется, и тогда у меня будет шанс сделать то, что должен был сделать много лет назад. Проще простого, да?
Он нежно покусывает меня за запястье как раз в тот момент, когда мой телефон начинает жужжать.
— Клянусь, если это Олин снова с жалобами… — Я бросаю взгляд на свой экран. Это отец.
— Да? — отвечаю я.
— Ты не видел мою трубку? — спрашивает он.
— Трубку?
— Ту, с золотой дамой на круглой части, как на носу большого старого китобойного судна?
Я моргаю. Неужели он, наконец, окончательно сошел с ума?
— Что?
— Трубку! — кричит он. — Для табака и всего остального. Мне нужно покурить. Мужское курево. Не какую-нибудь заурядную сигарету в дурацкой обертке с фильтром. Нет, настоящий дым!
— Понятия не имею. Ты спрашивал мистера Финли?
— Кого?
Я стараюсь сохранять терпение, но иногда это так сложно.
— Твоего помощника.
— Помощника? — Он хохочет. — Эбнеру Т. Лавджою не нужен помощник!
— Папа, когда ты говоришь о себе в третьем лице, я начинаю волноваться.
— Ой, заткнись. Я сам найду. Хочу покурить. Сейчас! — Он заканчивает разговор.
Я смотрю на свой телефон и качаю головой. Он действительно с каждой минутой становится все безумнее.
— Думаю, нужно проведать его. — Я еще пару раз глажу Сало, прежде чем взять коробку печенья из тайника, который мы сделали в магазине. Мои работники каждый день приносят домой вкусности для семей. — Может, сахар подсластит старику настроение.
Дорога к особняку на холме, окруженному припорошенными снегом деревьями, не занимает много времени. Поместье Лавджоев сохранило свое место с видом на Оленью долину более ста лет назад.
Когда я вхожу, папа мечется по своему кабинету и орет на бедного мистера Финли.
— У нее грудь спереди, юноша. Очень большая! Вы, конечно, дуете в мундштук, а не в грудь. Но грудь, тем не менее, очень важна. Это как искусство! Это искусство. Мне это нужно!
— Извините, сэр, но я вообще не видел ничего подобного… предмета…
Когда я вхожу в офис, мистер Финли без особого энтузиазма роется в книжном шкафу, в то время как папа выдвигает ящики из своего стола.
— Что такого особенного в трубке? — Я ставлю коробку с печеньем на угол его стола.
Папа прищуривает глаза, его седые волосы густые и растрепанные.
— Это что… что это такое? Печенье? — спрашивает он.
— Да, из пекарни.
— Пекарни Лоррейн? — Он наклоняется и открывает коробку.
— Да. Кстати, она спрашивала о тебе.
— Да? — Он берет печенье в форме рождественской елки, покрытое зеленой посыпкой. — Лоррейн. Когда мы были молоды, ее фигура — была как… Как мечта. Ее задница — на нее можно было ставить стакан. И она была такой забавной. Умной. В ней было все, на самом деле. — Его взгляд становится мечтательным. — Но, конечно, она была не из хорошей семьи. Если честно, никем. — Он кашляет. — Не для меня. Твоя мать… Да, твоя мать была более подходящей. С хорошей родословной, по крайней мере, так говорил мой отец… — Он замолкает, погруженный в свои мысли, но затем, кажется, приходит в себя. — Да, твоя мать была более подходящей.
У меня, разумеется, нет времени вдаваться в подробности того, во многих отношениях моя мама была абсолютно неподходящей женой и матерью, поэтому стараюсь сосредоточиться на том единственном, что могу исправить.
— Зачем тебе трубка? — Я оглядываюсь на беспорядок, который он устроил.
— Трубка? — Он жует печенье и почти улыбается, его глаза все еще мечтательные, поскольку, вероятно, представляет задницу младшей Лоррейн. — Какая трубка? Кто хочет трубку? Разве доктор Сандерленд не сказал, что мне больше нельзя курить? Не то чтобы я часто этим занимался. Твоя мать ненавидела этот запах. И я сделал все, что мог, чтобы она не докучала мне. — Он корчит гримасу, но откусывает еще кусочек печенья и снова едва улыбается. — И тебе курить не советую, сынок. Это ужасная привычка. Достаточно того, что ты стал механиком. Открыл магазин и все такое. Ты мог бы стать кем-то важным, знаменитым. Как Бобби Кеннеди — но живым, конечно. Это важно. — Он задумчиво жует. — Верно, быть механиком — это одно, но курить — перебор. Я настаиваю.