— Нормально, командир, — слабый измученный голос, но я узнал его сразу. — Тётя Доктор меня обработала уже. Жить буду. Правда, помощник из меня теперь никудышный… ты уж извини.
Снова провалился в темную вязкую кашу из своих собственных воспоминаний, боли, голосов и невнятных образов, возникающих перед закрытыми веками.
… Жарко. Полдень. Нева. В укромном месте в пригороде, куда добирались на автобусе, мы с другом Петькой купаемся. Брызги воды, "Баба сеяла горох и сказала деду "Ох", ныряние, заплывы на перегонки. Но нет-нет, не это… А вот. На траве, тщательно проверенной на наличие следов гусей, которые во множестве оставлены на берегу, растянулись вдвоем, глядя в небо, по которому плывут облака-медведи, облака-драконы, облака… нет теперь облаков. Точнее, они-то есть, но выделить, рассмотреть какие-то отдельные на небе, обложенном тучами, из которых вечно моросит серый мерзкий дождь, невозможно.
… Леночка. Девочка-одноклассница со стрижкой-каре, хохотушка и проказница, моя первая взаимная любовь. Два портфеля в одной руке — я же сильный! Пирожок с повидлом, купленный для нее на сэкономленные со школьных обедов деньги. И тот самый первый поцелуй, когда сбивается дыхание и становятся потными ладони. Я узнал потом о ней. Случайно. От нашей учительницы, встреченной в руинах родного города. Она умерла от лейкоза в первый год после взрыва. Многие тогда от него умирали.
… Комната. Похожая на мои апартаменты в месте дисклокации нашей группировки. Только с дверью. Настоящей дверью. Кроватка-колыбелька. Женский смех. Локоны, касающиеся моего лица. "Твоя очередь к нему вставать" И я с радостью встаю. Шагаю и протягиваю руки, чтобы прижать к себе крохотное тельце, чтобы почувствовать всю радость жизни, всю ее значимость. И губы сами нанизывают буквы-бусинки: "Р-ы-ж-а-я м-о-я"….
27
— Ну как, доктор, — после извлечения пули из плеча Давида, проделанного в полевых условиях, Димон обращался ко мне исключительно так. — Можем мы этих двух ущербных перевозить или лучше куда-нибудь их в канавку пристроить, чтобы отлежались? А на обратном пути подберем?
Нравился мне этот добродушный, мягкий по характеру, как плюшевый медведище, надежный мужчина. Было в нем что-то отцовское, не конкретно на моего отца похожее, а просто в общем собирательном, так сказать, смысле. Шутил все время. Но по-доброму, необидно, неоскорбительно. Вот Валерка Странник мне другим казался — язвительным, грубым. Он как-то странно поглядывал на меня и лежащего на заднем сиденье Ярослава. Как будто бы знал, что между мной и Славой у Хозяина в логове произошло. По глазам видно, что не нравится Страннику то, что я голову Яра на коленях держу! Но ведь нельзя ему сейчас резких движений, нельзя ударяться — а это неизбежно при такой-то дороге, колдобины одни.
Странным показалось, что шестерки Хозяина нас не преследовали. Когда меня поймали и вели к уроду этому, видела у них транспорт во дворе. Спросила у мужиков, но они отвечали в один голос, что машины хотели, но не сумели повредить — охрана там была выставлена серьезная, не стали рисковать.
— Ты решай, Рыжая, сейчас, — Странник вновь бросил недовольный косой взгляд, но говорил достаточно уважительно. — Потому что километров через двадцать местечко одно будет. Там нас принять смогут. Если не туда, то только ночью, а-то и к утру люди встретятся.
— Конечно, остановиться нужно. Кра… Давида обработать нормально. А Ярославу просто жизненно необходимо спокойно отлежаться, иначе с травмой такой проблемы у него могут быть.
Нет, конечно, травма была несмертельная. Но сотрясение он получил серьезное. А лучшее лечение для любого сотрясения — покой. Где-то в глубине души, так глубоко, что мне казалось, другим по мне и не видно, я была совсем немножечко, капельку, рада, что Ярослав получил травму, потому что я теперь имела возможность рассматривать его лицо, наслаждаться тяжестью головы, лежащей на моих коленях. Жаль, нельзя погладить эти черные брови, пальцем провести по расслабленным, пухлым губам, прочертить линии по щетине на подбородке. Но при особенно сильных толчках, когда нас встряхивало в машине, как горошины в погремушке, я все-таки трогала его, прижимала к своему животу голову, смягчая тряску и, одновременно, сладко замирая от ЕГО близости, от ощущения ЕГО кожи под подушечками моих пальцев. А стоило только закрыть глаза, как я отчетливо видела картинки нашей близости. Не мерзко, не грязно, не пошло, а ласково и нежно, чувственно и трогательно, чего просто не могло быть в таких условиях, но ведь было, ведь случилось! А может, это только мне так показалось? Может, он просто на публику играл? Да и, вообще, мне-то он удовольствие доставил, и я у всех на глазах извивалась под его губами… А себе не позволил!