В театре идет спектакль «Час пик». Верочка, наш всеми любимый бутафор, в уже солидном возрасте, опозорившись, подарила нам несколько минут радости.
Когда заканчивался один эпизод и занавес закрывался, она под определенную музыку вывозила на сцену коляску с едой. Но эта же музыка звучит чуть раньше в другом эпизоде, и занятые в нем артисты вдруг видят Верочку, везущую ненужную им коляску.
Она толкает ее, думая, видимо, о чем-то своем, глаза в пол, и довозит эту коляску почти до авансцены. Довезла, поднимает глаза, вместо занавеса видит зрителей и в ужасе песенно-протяжно произносит вслух: «Е… твою мать» – и задом вместе с коляской уносится в кулисы.
Артисты доигрывали сцену уже дрожащей спиной к зрителю.
Репетиция спектакля. На веревке вместе с занавесом летает резвая актриса, под ней по сцене бегает артист.
В конце зала несколько человек из труппы, и с нами Любимов, смотрим, как хорошо работают ребята.
И вдруг слышим: актриса – в черном лифчике и сиреневых штанах-трико до колен – начинает по роли дико хохотать, и видим, как на ее трикотажных штанишках появляется сначала небольшой темный кружочек, который быстро расползается и превращается в большой. Артист с диким воплем и глазами навыкате летит к себе в грим-уборную, чтобы смыть с головы теплую водичку талантливой актрисы.
А это речь, демонстрирующая «красноречие» нашего театрального пожарного (главного!). Он произнес ее на собрании коллектива театра, созванном для того, чтобы заслушать претензии пожарных к нам, артистам (запись с диктофона):
«Я хочу еще раз напомнить о культуре быта. Я с этими рычами выступаю на каждом собрании, но результаты пока не видно глазом. Хоть бы для того, чтобы не выступал я, поправили этот вопрос.
Вот вчерась на обходе помещения что я засек: волос настрыган, женский, настрыган волос у женщин в гримерных и везде разбросан, по-моему, сознательно настрыган и разбросан нарочно!
Волос преимущественно черный, отсюда вывод: брунетки безобразничали, их у нас несколько, можно легко установить, кто это наделал. Бывает, когда в супе случайно волос попадает, даже свой, и то я уже не могу такой суп есть, в унитаз его сношу. А тут в таком количестве – женский волос… в культурном месте.
Товарищи! Стрыгайтесь в одном месте!
Второй пункт – курение. С курением у нас очень плохо. Немного, правда, легче стало – Клим ушел (артист Климентьев). Тот не признавал никаких законов, курил, где хотел, и не извинялся. Теперь Клима нет, но его заменили, как по призыву, несколько, в том числе Маша Полицеймако. Я не понимаю таких женщин. Женщина – такое существо! И вдруг от нее при целовании будет разить табаком, да как тогда ее любить прикажете… А Маша курит много и всюду нарушает правила безопасности. Как только ее муж терпит, ее курение? Между прочим, он у нас работал пожарником, и работал неплохо.
На собрании больших пожарных города Москвы было сообщение о пожарах в количестве 500 штук, по анализу причин загорания – от курения. Часто загорания начинаются в карманах: курят в неположенном месте, меня увидит и в карман папироску – и горит потом целый театр или того лучше – завод.
Товарищи! Партия призывает нас к бдительности в сбережении социалистической собственности. За последние два дня полетело от безобразной братвы – артистов – четыре стула по 42 рубля, четыре урны фаянсовые. Вопиющее безобразие наблюдалось в четвертой мужской комнате: переработанный харч в раковине, и это засекается мной не первый раз. Напьются, понимаешь, до чертиков и не могут домой донести, все в театре оставляют. Уборщица жалуется, убрать не может, ее самое рвать начинает.
Предупреждаю! Кого засеку с курением, – понесут выговорешники тут же, а в дальнейшем буду вместе с Ефимом Филиппычем неутомимо штрафовать преступников».
О как!
1965 год
Премьера спектакля «Антимиры», с которого начиналась поэтическая линия театра.
Об одной артистке хочется рассказать особо. У нее вообще была странная судьба в театре, но сейчас не об этом…
Итак, «Антимиры». На сцене наклоненный пандус, на котором артисты замечательно читали стихи Андрея Вознесенского.
И на сцене молодая актриса, которая в конце каждого стихотворения под аплодисменты вместе со всеми меняла мизансцену: то сядет на пандус, то встанет…
Я вижу эту симпатичную молодую артистку как бы со стороны. Обращаю внимание на ее глаза, в которых нет, как у всех, азарта. Мне интересно, как она прочитает свое стихотворение. Но она почти до конца спектакля только прилежно меняет мизансцены.