— Я говорил Шаму, что завидую тому, как вы с ним живете. Мы с Мари жили так же беззаботно, как и вы… первый год после свадьбы. А потом все вдруг так быстро изменилось…
Я шагнул в нишу мансарды и уткнулся лбом в оконное стекло. Некоторое время я стоял спиной к ним и нарочно молчал, рассеянно считая окна на этом же этаже в доме напротив. Наверняка это были комнаты прислуги. Не знаю почему, но я отметил, не придав тогда этому значения, что все они казались свободными. Как ни странно, но в жизни ничего не происходит случайно, все увязано — как нам предстоит убедиться — в непрерывный ряд событий, кажущихся совершенно незначительными и не заслуживающими внимания. Без всякой задней мысли я посмотрел вниз, на улицу, отыскивая взглядом вход в здание, и наконец, заметил его далеко внизу с прилегающим участком тротуара, который пересекали маленькие фигурки. Дети выходили из находившейся неподалеку школы, и их щебет долетал сюда, на седьмой этаж. «Внимание! — говорил я себе. — Сейчас самое время показать себя слабым, растерянным, несчастным. Нужно потянуть время, нельзя уходить так быстро; Алекс и Шам должны привыкнуть к твоему присутствию; ты должен существовать для них. И, главное, она должна понять, до какой степени ты одинок, покинут». Давая понять, что я нахожусь в таком эмоциональном состоянии, когда просто не могу обернуться и показать посторонним свое беззащитное лицо, я продолжал сетовать на жизнь и разыгрывать из себя само оскорбленное достоинство. Все так же рассеянно разглядывая пустые окна в доме напротив, я выдавливал из себя рваные фразы:
— Нас охватило безумие. Эта внезапная популярность… В один прекрасный день… Все между нами пошло прахом… Поверьте, я едва пережил этот удар… Я тут, рядом, но в качестве постороннего наблюдателя… Я ей говорю: — Осторожно, Мариетта, успех вскружил тебе голову… Я тут, в ее тени, жду ее все вечера напролет… иногда до рассвета… Она знает, что я тут, один, совсем один. Я и впредь буду рядом, как преданный пес, и она знает это… Я никогда не брошу ее, потому что всегда буду нужен ей.
По-прежнему стоя к ним спиной, я продолжал жаловаться на свою судьбу, стараясь пробудить в них сочувствие. Прежде всего, я надеялся разжалобить Шама и тем самым вывести его из игры. А для этого нужно было, чтобы он проникся моими мыслями, пережил в своем воображении это великое несчастье — быть покинутым любимой женщиной. На самом деле он должен был прочувствовать на своей шкуре то будущее, которое я ему уготовил. Что касается Алекс, то тут я был уверен: пробудить в ней жалость мне не составит большого труда. Какая женщина останется глухой к голосу покинутого мужчины? Что может взволновать ее больше, чем мужчина, я бы сказал «рыцарь», готовый преклонить колени перед Женщиной… ибо всегда следует помнить: то, что приносится в жертву ради любви одной из них, в некотором смысле является жертвоприношением для всех. Это звучит несколько старомодно, но, если вдуматься, что такое чувства, как не вышедший из употребления хлам, старое тряпье, которое мы используем, чтобы как следует поразвлечься на грандиозном бале-маскараде этого загнивающего века?