— Я не говорю о том, чтобы бросить Шама, — возразил я. — Я имею в виду случайную связь с другим человеком, мимолетное желание испытать что-то новое.
Глядя мне прямо в глаза, Алекс мягко и в то же время уверенно ответила, что с Шамом у нее все складывается настолько хорошо, что она не испытывает желания жить с кем-то другим.
— Я имею в виду не просто жить с другим человеком, а, скажем… развлекаться с кем-то другим.
— Но для меня жить и развлекаться — одно и то же. Если бы мне с Шамом было скучно, я бы с ним, конечно же, не оставалась.
Я повернулся к Шаму и со смехом задал ему тот же вопрос, но в несколько измененной форме:
— Только не говори мне, что для тебя Алекс это единственная женщина в мире!
Не отводя взгляда, он ответил мне тем же уверенным, спокойным и серьезным тоном, каким до того говорила Алекс:
— А ты сам на нее посмотри. Ты знаешь нас обоих, и ты должен понимать, что для меня, в самом деле, нет другой женщины, которая могла бы мне нравиться так, как эта. — И, чтобы смягчить, как мне показалось, силу сказанного, Шам непринужденным движением обнял ее и со смехом добавил: — Если бы у нее была сестра двойняшка с таким же характером, то тогда не знаю… Алекс в двух экземплярах — замечательная идея! Но, если честно, другая женщина… нет. По размышлении, Дени, я, пожалуй, по дружбе предложил бы тебе дубликат… Мне достаточно одной Алекс…
— А если бы у Шама был брат близнец, Алекс? Ты согласилась бы жить одновременно с обоими?
— Одновременно с обоими? — она задумалась. — С двумя такими, как он? Нет, я предпочитаю его… одного. Или так: он и я… и другой он с другой я…
Мое сердце вдруг лихорадочно забилось в груди, и бросил на Мариетту короткий, но весьма красноречивый взгляд:
— Ты хочешь сказать, Алекс, жить вчетвером?
— Нет, нет! Отдельно, но часто встречаясь.
Мне показалось, будто кровь вскипела в моих жилах. Мой голос колоколом звенел у меня в голове:
— Но не ты одна с двумя Шамами, верно?
— Нет, определенно не одна с двумя…
— Ну, перестань, Алекс, все мы знаем, что каждая женщина втайне желает пожить одновременно с двумя мужчинами.
Затаив дыхание, я осторожно гнул свою линию; не скрывая тайных мечтаний, желаний и чувств, я касался самой чувствительной точки нашей дружбы втроем.
Она ответила совершенно спокойно и без обиняков:
— Да говорят, что это так. Но мне, хочу тебя заверить, было бы чрезвычайно неприятно знать, что я больше никогда не смогу быть наедине с Шамом.
Неприятно знать, что она больше никогда не сможет быть наедине с Шамом! И, тем не менее, мы вчетвером едем на юг, рассчитывая провести две недели в одной компании, ни на миг не расставаясь друг с другом. Я вел машину и, положив локоть на дверцу, наблюдал за Алекс в прямоугольном зеркале заднего вида. Она выглядела усталой, словно ее угнетала сама мысль о нашей поездке, которая началась так весело и беззаботно. После молчания, растянувшегося на несколько километров, я бросил взгляд через плечо и спросил:
— Как дела, Алекс?
— Все нормально, — ответил за нее Шам.
Мы ехали почти наугад, минуя одну узкую горловину за другой. Время от времени нам встречались небольшие речушки с чистой ключевой водой, искрящейся на солнце между высокими деревьями с серебристой листвой. Внезапно я свернул на покатую грунтовую дорогу и медленно доехал до луга, окаймленного узкой полоской глины и песка. Я заглушил мотор, и мы замерли, словно оглушенные наступившей тишиной и покоем… Совсем рядом дятел неутомимо долбил дуплистое дерево. Слышалось журчание ручья, прокладывающего себе путь между камнями. Над самой землей, едва не касаясь высокой травы, пронеслась и скрылась в тенистых зарослях над водой какая-то птица с голубоватым оперением. Между кронами деревьев виднелось ослепительное солнце, и его яркие лучи, то и дело пробиваясь сквозь трепещущую под легким ветерком листву, заставляли нас прищуриваться. Стрелки моих часов показывали чуть больше пяти пополудни. До наступления сумерек нужно было найти какую-нибудь гостиницу, надеясь при этом, что она окажется более спокойной, чем та, где мы провели предыдущую ночь. Все так же храня молчание, мы вышли из машины и направились к берегу, который в одном месте полого спускался к неподвижной воде… Кому из вас не доводилось останавливаться знойным летним днем на берегу речки, испытывая непреодолимое желание раздеться догола и с головой окунуться в озерцо, образованное в изгибе реки ее неторопливым течением? Кто из вас не испытывал внезапного желания вернуться в детство, прыгнуть в воду и окатить брызгами тех, кто стоял рядом, весело рассмеяться, забыть обо всем и даже о себе? К моему великому изумлению Мари внезапно швырнула через плечо свои лаковые туфельки, сбросила узкую юбку, блузку, расстегнула лифчик, стащила с себя трусики и, звонко хохоча, нагишом побежала к воде, которая взметнулась под ее ногами черно-золотистыми веерами и осела на теле бесчисленными бриллиантовыми каплями. На фоне света и тени она была прекрасна, моя Мариетта, избавившаяся от привычек и жестов, навязываемых одеждой, которая прикрывала женщин и заставляла думать об их наготе под строгим английским костюмом или вечерним платьем. Я с удивлением заново открывал для себя ту, кто в наши лучшие времена и особенно до превращения в честолюбивую и взбалмошную актрису был «моей милой женушкой». Она заливалась звонким детским смехом и, дурачась, брызгала на нас прохладной водой.