Она вышла из машины, почти силком обняла каждого и, откинув спинку переднего сиденья, пригласила их занять свои места позади нас. Алекс и Шам в замешательстве медлили, переглядываясь друг с другом. Следует признать: в случае необходимости Мари прекрасно умела признавать свою неправоту. Я просто диву давался, наблюдая, как она — такая гордая и неприступная — вдруг становилась смиренной и смущенной. С ней это иногда случалось во время съемок фильма, когда она по той или иной причине выходила за рамки своих привилегий звезды, особенно в общении с рабочими сцены. По правде говоря, ей нравилось создавать такие ситуации, при которых возникала необходимость сбить лишнюю спесь с той Маридоны, что начинала мнить себя пупом земли. Она умела опускаться на должный уровень скромности, выглядеть удивительно любезной, необычайно послушной и понятливой. А в общении со мной ей приходилось быть кроткой и покладистой. Думаю, она просто любила чувствовать себя способной превращаться из злобной мегеры в нормального человека. Да, она обожала выглядеть такой обезоруживающе мягкой и смирной. И в тот день, стоя перед Алекс и Шамом на залитой солнцем проселочной дороге, она превзошла себя по части кротости и смирения. Она расцеловала Алекс, обняла Шама и, приложив к их губам тонкий пальчик, уселась на свое место рядом со мной. Обернувшись, она воскликнула, словно пытаясь упредить Шама, который продолжал хранить молчание:
— Нет, нет! Больше ни слова! Тема закрыта. И не надо никаких объяснений!
В итоге, инцидент не вышел за рамки, очерченные для него Маридоной. Но что-то все же сломалось. Иллюзии кончились. А вместе с ними пришел конец ночевкам в маленьких сельских гостиницах, гулянкам и импровизированным купаниям. Мариетта развернула на коленях мишленовскую карту Франции, и ее палец уткнулся в Виши. Она решила, что нам нужен дворец. И, в самом деле, в каком-то старом дворце она выбрала огромный номер с двумя спальнями и просторным салоном между ними, украшенным позолотой и тяжелыми темно-красными шторами. Все это великолепие выходило на красивую цветущую террасу ухоженного парка. Как ни странно, оказавшись посреди этой устаревшей и вместе с тем успокаивающей обстановки, мы вдруг почувствовали, как к нам постепенно возвращается хорошее ироничное настроение. Между нами четверыми снова возникло чувство юношеского единства. Возбужденная обстановкой, Мариетта решила, что мы должны соответствовать месту, в котором находимся. Чтобы создать в салоне уютную, теплую атмосферу, она велела всем «принарядиться» и навести «красоту». Мари заставила Алекс переодеться в киношную красотку, предложив ей одно из своих платьев, и сама последовала ее примеру — у нее в багаже хватало замечательных нарядов.
— И вы тоже, господа, отправляйтесь-ка приводить себя в порядок, — заявила она, выталкивая нас в другую комнату, где я вывалил из чемоданов на кровать свои костюмы и заставил Шама выбрать для себя что-нибудь подходящее. К счастью, мы были одного роста, и он без труда влез в темный костюм, к которому я добавил белую рубашку с оборками на груди. Должен сказать, что этот наряд удивительно шел ему и вместе с тем заставлял отказаться от обычной, слегка развязной, манеры поведения. Я, в свою очередь, надел светлый костюм с темной рубашкой, продолжая играть на контрасте наших образов.
В момент встречи, когда мы собрались в салоне, всем стало ясно, что мы в самом деле «очень красивы»; эту красоту я назвал бы журнальной — вполне тривиально и не так банально, как кинематографической.
Я никогда не видел и даже не представлял себе Алекс в том виде, в котором она появилась перед нами: затянутая в черный бархат, подчеркивающий наготу тела; две узкие полоски лифа, прикрывающие груди, скрещивались, утончаясь, и сходились на шее, оставляя нагой спину до самого низа, до границ пристойности. Ее наряд дополняли босоножки на очень высоких каблуках, отчего она выглядела удивительно хрупкой. При виде ее белых плеч и груди, голых рук и выглядывающих из-под тяжелого бархата «идеальных» лодыжек у любого мужчины могло возникнуть только одно желание: схватить полоски лифа, поддерживающего грудь, и рвануть их стороны, с треском разрывая платье сверху донизу, как того жаждет ненасытная первобытная натура каждого мужчины, загнанная в глубины подсознания за тысячелетия эволюции… Как раз об этом, если мне не изменяет память, писал Бальзак в своей «Лилии»[64]: молодой рассказчик, потеряв от любви голову, внезапно бросился «пожирать поцелуями» — прилюдно! — обнаженные плечи мадам де Морсо…
64
«Лилия долины» — роман О. де Бальзака, повествующий о судьбе женщины, разрывающейся между беззаконной любовью и религией.