Альфред свирепо ухмыльнулся. Очень крупный, в бою он двигался с грацией льва. Глубоко посаженные небесно-голубые, как у Эйлит, глаза окружала паутина мелких морщинок.
— Возможно, ты прав. Так или иначе, я с нетерпением буду поджидать герцога на берегу залива, чтобы «поприветствовать» его своей секирой. — Он вскочил со скамьи и, порывшись в пристегнутом к поясу кошельке, выудил из него горсть серебряных монет. — Я хочу заказать тебе новую секиру. На клинке должно быть выбито имя герцога Вильгельма.
Альфред швырнул деньги на скамью, и несколько монет, упав на земляной пол, покатились по нему, поблескивая на свету.
Голдвин, не моргая, смотрел на них. Ему показалось, что холодная рука страха сдавила его грудь, мешая дышать.
— Да поможет нам бог, Альфред. Неужели ты действительно хочешь этого?
— Этого серебра достаточно, чтобы заплатить тебе за работу? Я могу добавить.
— Нет, я не возьму с тебя денег. — Голдвин решительно взмахнул руками.
— Но я хочу заплатить, — хитро прищурившись, настаивал Альфред. — Я должен заплатить.
Следуя примеру брата, Лильф открыл кошелек и высыпал на скамью часть содержимого.
— Сделай такую же и для меня.
Не смея отказать родственникам жены, Голдвин неохотно сгреб монеты, еще хранящие тепло рук прежних владельцев, и опустил их в кошелек. Однако от этого хватка ледяной длани страха, сжимавшей его грудь, не ослабла. Он и раньше делал оружие для Альфреда и Лильфа. Именно его руки колдовали над их кольчугами и мечами. Доводилось ему браться и за такую жуткую вещицу, как датская секира. Частенько по просьбе заказчиков клинки и рукоятки украшались надписями. Он вычеканил бесчисленное множество имен, заговоров и девизов на талисманах. Но, непонятно почему, сейчас Голдвина мучило ощущение неотвратимо приближающейся беды. До сегодняшнего вечера никогда раньше, даже в самые лютые морозы, он не чувствовал, находясь в кузне, пронизывающего холода зимы.
По возвращении в дом все трое, словно сговорившись, умолчали о том, что произошло в кузнице, но радость праздника померкла, а в разговоре появилась напряженность и двусмысленность. Эйлит почувствовала это, но, помня о том, что женщине не пристало вмешиваться в мужские дела, ни о чем не спросила ни братьев, ни мужа.
Как только начало смеркаться, Альфред и Лильф собрались в путь, решительно отклонив предложение сестры остаться на ночь.
— На рассвете нам заступать на дежурство, — ласково обняв ее, пояснил Альфред.
Эйлит почувствовала, как напряжены его скрытые под праздничным одеянием мускулы, и заметила, каким суровым становится выражение лица брата, когда он не смотрит на нее. Может, все воины становятся такими же грубыми и несгибаемыми, как кожаные ремни, удерживающие их доспехи. Когда, стараясь побороть чувство смутного беспокойства, Эйлит обняла Альфреда и Лильфа, ей вдруг показалось, что они прощаются с ней навсегда.
Она продолжала смотреть вслед двум всадникам, удалявшимся в сторону дворца, пока их силуэты не растаяли в ночи и не смолкли голоса и стук копыт.
Внезапно прямо над головой, высоко в небе, промелькнула яркая полоска света, согнутая в дугу.
— Смотри, Голдвин! — воскликнула Эйлит, указывая вверх.
Голдвин поднял глаза.
— У меня такое чувство, — тихо произнес он, — что сегодня вечером я схватил за хвост падающую звезду.
Напуганная его тоном и странным, непривычным выражением лица, Эйлит осторожно тронула мужа за руку.
— Голдвин?
Он вздрогнул, а потом, словно пытаясь стряхнуть с себя мрачные мысли, повернулся к жене, сжал в ладонях ее пальцы и слабо улыбнулся.
— Все в порядке. Просто я переусердствовал с медовухой. Ты же знаешь, что в таком состоянии на меня иногда находит беспричинная грусть. Ты загадала желание?
Эйлит кивнула и, взяв Голдвина под руку, направилась к дому.
— Да. Загадала за нас двоих.
Голдвин закрыл дверь на засов с таким видом, словно добровольно отгораживался от всего мира. Прижав руку к своему плоскому животу и глядя на мужа, Эйлит размышляла над тем, удачное ли желание она загадала.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Фелиция де Реми вызвала к себе в спальню служанку.
— Подай янтарные бусы и брошь, — распорядилась она, — они больше всего подходят к платью.
— Да, мадам.
Стараясь унять волнение, Фелиция разгладила подол ниспадающего мягкими складками расшитого золотом платья из дорогой шерсти зелено-голубого цвета. Из-под тяжелой нижней юбки рыжеватого оттенка виднелись продолговатые деревянные застежки мягких кожаных туфель.