— Чё каво, чуваки? — радостно возвестил Виталий через радио передатчик. — Давайте стыковку.
Затем неожиданно гордый космический капитан разразился высоким девчачьим хихиканьем. Затем, не переставая хихикать, добавил:
— А я вам гостя привёз.
— Чего это он? — удивился Кулесов.
— Да кто ж его знает, — пробормотал Петрейкин. — Он после того, как питомца себе завел, совсем странным стал.
Коллеги разрешили кораблю стыковку и отправились встречать гостей. У самых дверей шлюзового отсека Кулесов спохватился.
— Слушай, а как звать-то нашего практиканта?
— Чего ты у меня то спрашиваешь? — огрызнулся Петрейкин. — Сам же видел сообщение. Какой-то Л. Юных. Больше ничего не знаю. Может Леонид или Леопольд. Разберёмся, агроном.
Двери шлюза распахнулись, и в проёме показался неожиданно торжественный Виталий. По лицу его растеклась широкая придурковатая улыбка, глаза сияли, а оттопыренные уши трогательно розовели в холодном свете отсека. Грудь он выпятил вперёд настолько сильно, что казалось, ещё маленько — и он оторвётся от пола и воспарит к потолку.
— Вот, чуваки, знакомьтесь. Это Люба. — восторженно выдохнул Виталий и освободил проход своей пассажирке. Пассажирка была миниатюрна до трогательности. Она обладала стройными ножками, тонкими благородными чертами лица и большими тёмными глазами испуганного оленёнка, обрамлёнными густыми чёрными ресницами. Каштановые волосы были собраны в конский хвост, который задорно подпрыгивал при каждом движении головы. В руках прекрасное создание держало любимца Виталия — кибернетического питомца Мурзика. Мурзик (которого Кулесов и Петрейкин знали как самого злобного и коварного монстра в галактике) всем своим видом выражал удовольствие и безграничное расположение к особе, несущей его.
— Здравствуйте, — сказала девушка, аккуратно опуская питомца на пол. — Я Любовь Юных. Прибыла к вам на практику.
— Эхумхвхцчуктурхм… — ответил Григорий.
— Хнмумвкумлтвкмхм… — поддержал его Василий.
Затем оба как по команде закашлялись. И только после этого нашли в себе силы представиться несколько более традиционным образом. Сообщив свои имена и звания, вахтовики проводили девушку в кают-компанию и приступили к разгрузке оборудования. Всё время разгрузки Петрейкин тихо ворчал:
— Нет ну озверели они, что ли, там на Земле! Нужно же понимать-то, в конце концов, сидишь тут полгода, как пень, без женщин — и тут на тебе! А я, между прочим, мужик, я не железный, в конце концов. Ведь существуют же правила комплектации экипажа…
Правила действительно существовали. После ряда неудач близких к катастрофам было постановлено, что экипажи станций следует формировать таким образом, чтобы любые романтические отношения между членами экипажа были исключены. Как говорилось выше, длительное пребывание группы людей в изолированном пространстве и так негативно влияет на психологическую атмосферу в коллективе, а когда в дело вступают любовь и ревность, тут уже однозначно жди беды. Но, видимо, на студентов данное правило не распространялось в виду их недолгого пребывания на станции.
Быстров, помогавший в разгрузке, слушал излияния Василия сначала с интересом, затем с недоумением и под конец с раздражением.
— Чего ты ноешь, тудым-сюдым? — не выдержал он. — Такую деваху красивую привёз, а ты недоволен.
— Да, недоволен! — окрысился Петрейкин. — Меня, может, девушка, на Земле ждёт, а тут такое искушение!
— Прямо ждёт? — удивился Быстров.
— Да… Прямо ждёт.
Ответ получился несколько менее уверенным, чем рассчитывал старший механик, но Быстров, кажется, не заметил этого.
— Надо же, — сказал он с искреннем восхищением. Затем его осенила какая-то свежая мысль: — Слушай. А с чего ты взял что ты Любе понравишься?
— Не понравлюсь? — с сомнением переспросил Петрейкин. Ему, видимо, казалось, что он просто не может не понравиться девушке.
— Может, ей я нравлюсь, — весело продолжал Быстров, — или ещё кто. Может, ей вообще Гришка приглянулся.
Оба подозрительно посмотрели на Кулесова и только тут сообразили, что с ним что-то не так. Григорий выглядел как человек, который потерял какую-то вещь и сейчас судорожно пытается сообразить где он её мог оставить. Глаза его остекленели и помутнели, лицо одеревенело, лишь губы двигались так, словно он что-то говорил.
— Гришка, ты чего?
Кулесов вздрогнул, посмотрел на Виталия и словно впервые его увидел.
— А, нет… Так, задумался что-то.
Петрейкин тяжело вздохнул — нехорошие предчувствия, скрежеща жвалами и сочно чавкая ложнощупальцами, потихонечку заползали к нему в душу.