У Тесс был извиняющийся вид.
— Я купила местную газету и заглянула в раздел злачных мест, но таковых не оказалось.
— Раз уж не можешь найти вертеп в газете, могла бы и сама придумать что-нибудь этакое, — предложила Фиона.
Тесс задумалась:
— Может, мне стоит, например, под видом литературного салона организовать клуб, где вместо местных писателей и критиков будут собираться скупщики краденого и стукачи…
— Зачем ей стукачи? — спросила Милли у Фионы, поразив ее знанием реалий лондонского «дна».
— Понятия не имею, — ответила Фиона, — но раз уж Тесс затевает что-то незаконное, то подобные типы ей определенно нужны.
Тесс быстро забыла и о Хитер, и о недавнем приступе оптимизма. Она вновь с подругами. И больше ей ничего не нужно. Они с легкостью развивали милую беседу, в которой каждая играла свою роль. Она боялась еще раз покинуть их. Ей хотелось, чтобы все оставалось так вечно.
— А что надевают, когда идут в злачное место? — спросила Милли.
— Все что угодно, только не то, что продается в «Гэп»[15], — авторитетно заявила Фиона.
И они продолжали в том же духе. Вести серьезный разговор о своем будущем они боялись, однако скоро устали оттого, что нужно поддерживать веселый тон. Поздно вечером Фиона позвонила Милли, и они договорились встретиться на следующее утро.
— Ну и как, по-твоему, она справляется? — спросила Фиона.
Милли пожала плечами:
— Не думаю, что она уже осознала масштабность происходящего. Ради Лары она пытается представить эту катастрофу как большое приключение, да и ради себя самой и Макса. Не знаю, как ты, но я не вижу во всем этом ни единого положительного момента.
Фиона согласилась. Они сидели, понурившись и испытывая неловкость, едва ли не за один день заступившую место волшебной легкости, которую три женщины так долго испытывали в обществе друг друга.
— Давай затронем тему полегче. Когда приезжает твоя мать? — неудачно спросила Милли.
— Спасибо, что напомнила мне об этом, — мрачно отозвалась Фиона. — Прилетает на метле на следующей неделе. Но прежде нам придется поменяться спальнями. Ей хочется разместиться поближе к ванной, так что Натану нужно будет освободить свою спальню и перебраться в свободную комнату.
— А как дети восприняли то, что их бабушка едет погостить?
— Ждут не дождутся! Она же все время дает им деньги. И сласти. И разрешает им есть, что они захотят. Даже каждому готовит отдельно!
— Мне тебя жаль, — сочувственно проговорила Милли. — На, съешь еще одну булочку.
— А ты это разве не для кафе испекла?
Милли в задумчивости взяла булочку, уронила ее на пол, поспешно подняла и снова положила на тарелку перед Фионой.
— Ну вот. Раз она побывала на полу, то для кафе не годится. К тому же оно закрывается в конце недели, да и все, что я сделала, они не смогли продать.
Фиона откусила еще теплую булочку:
— Стыда у тебя нет. Мы ведь кричим на своих детей, когда они едят то, что подняли с пола.
Милли отщипнула кусочек булочки, лежащей на тарелке Фионы:
— Поэтому мы и стали родителями, Фай. Чтобы чинить несправедливость по отношению к нашим детям так же, как наши родители притесняли нас, а их родители были несправедливы к ним.
— Верное замечание, — проговорила Фиона с набитым ртом.
Она почувствовала себя лучше. Булочка помогла, да и общество Милли. Но Фиона испытывала ноющее чувство, что этого будет недостаточно для того, чтобы ее поддержать, когда мать наконец приземлится. Жизнь предстала перед ней тюрьмой, где мать играет роль надзирателя. Она знала — это чересчур драматично, но она также знала и свою мать.
Она рассчитывала, что Тесс поможет ей пережить это. Присутствие Милли действовало на нее благотворно и утешительно, подруга умела перестроиться так, чтобы быть нужной Фионе, а вот Тесс никогда не менялась. Фиона зависела от ее спокойной сдержанности. Еще в самом начале их дружбы она поняла, что Тесс завершила ту стадию развития, которую большинство женщин еще проходят. Тесс решила, какая часть ее доступна для общения, а какая заперта на замок. Эта несгибаемость вдохновляла Фиону. Ей хотелось быть как Тесс, и поскольку приезжала ее мать, она нуждалась в уроках самозащиты на постоянной основе.
Ей хотелось надеяться, что стержень их дружбы выдержит внешний натиск.
— Кажется, я этого не переживу, — мрачно произнес Грэм.