- Ты должен меня поцеловать, - решительно объявила я Глебу, который смотрел на меня круглыми совиными глазами, сидя на кровати и свесив босые ноги.
- Это как? - спросил он тоненьким голоском, и я многозначительно указала пальцем на свои губы. Поцелуй мне казался ужасно взрослым, а мне очень хотелось повзрослеть в детстве. Поэтому я брала мамину помаду и с важным видом носила дома ее туфли на каблуках.
- Подойди и целуй, как принц Белоснежку, - велела я и улеглась в кровать, как и принцесса, сложив руки на груди. Глеб медлил. Я приоткрыла глаза и нахмурилась:
- Так будешь или нет?
- Буду, - сказал он, и я опять закрыла глаза и даже вытянула губы трубочкой, наивно полагая, что так и надо.
Ничего не происходило. Я уже снова хотела распахнуть глаза и возмутиться, как вдруг почувствовала в воздухе перед собой какое-то движение и поняла, что Иванов все-таки подошел ко мне. В следующую секунду что-то холодное и странное коснулось моих губ. Оно было слишком большим, чтобы оказаться губами. Я распахнула глаза и заорала от негодования. Надо мной навис не Глеб, а мерзкий и подлый Даня. Он изловчился, поднял ногу и прижимал к моим губам свою грязную пятку! Ну, может она была чистая, но факт остается фактом – я поцеловала чужую ногу. Все, кто не спал – а таких детей было много – смеялись. Ровно до того момента, как я открыла рот. И лишь тогда испуганно замерли.
Боже, как я орала! Помню до сих пор. На мои громкие вопли сбежались и воспитатель, и няня, и даже проходившая мимо заведующая. Они все вместе пытались выяснить, что со мной произошло, однако я, даже будучи крошкой, понимала, что взрослым не стоит рассказывать о таких вещах, как поцелуи. И успокоившись, соврала, что мне приснился страшный сон.
Любовь к Глебу моментально выветрилась из головы – все мои мысли занимала лишь месть треклятому Клоуну. Я не придумала ничего лучше, чем спрятать его шапку в морозный день, да не где-нибудь, а за унитазом. Поэтому гулять в тот день Даня не пошел - лишь печально смотрел в окно, как мы катаемся на ледянках с горки, а шапку нашли только вечером, после полдника.
На следующий день потерялась моя Барби. А через два – его любимая машинка. Кроме, того мы не забывали драться дома, потому что часто сидели вместе то у меня в квартире, то у него.
1.6.
Это породило нескончаемую цепочку мести. Он делал что-то мне, а я – ему, и так продолжалось до самого выпускного в подготовительной группе. Правда, несмотря на то, что мы пакостили друг другу, теперь не только родители величали нас невестой и женихом, но и весь садик. Нашу парочку называли «ДашаДаня», и когда говорили обо мне, то имели в виду и его. А когда говорили о нем, подразумевали и меня.
Мы стали неотъемлемой частью одного целого. Нас постоянно ставили в пары – в группе, на музыкальных занятиях, на физкультуре, даже на прогулке! Взрослые считали это чем-то забавным, но наша взаимная неприязнь только росла, хотя почти во всех стычках виноватой почему-то считали меня, а не Данечку с улыбкой до ушей. Уже в детстве его внешность была обманчиво милой: светленький, сероглазый, с пухлыми щечками и трогательной щербинкой между передними зубами. Все только и делали, что умилялись, какой он милаха! Да и прическа у него была, как у Иванушки-дурачка – что-то вроде каре с густой челочкой, что придавало его образу дополнительное очарование. Ложное, разумеется. Даня громко щебетал звонким голоском, чуть картавя, и очаровывал взрослых направо и налево. Я же, наверное, казалась взрослым маленькой ведьмой – с серьезным не по годам лицом, вздернутым носиком, сдвинутыми бровями и вечно разбитыми коленками. А еще – с кудрявыми темными волосами, вечно торчащими во все стороны, сколько ни причесывай. Как назло, в детстве мой голос был чуть хрипловатым. И поэтому я казалась взрослее, чем сверстницы.